Джеймс - Персиваль Эверетт

– Не узнает, – заверил я. – Белые тщеславны. На тебе эти вещи смотрятся жутко. А он наверняка считает свой костюм изящным.

– Клянусь Тем, наверху, я очень надеюсь, что ты прав. Если мне придется прыгать за борт, мне конец.

Из-за жары в кочегарке и волнения Норман обливался потом.

Я кивнул.

Мы подошли к топке, кочегар воззрился на Нормана.

– Как мне попасть на верхнюю палубу? – спросил Норман.

– А вы рази не знаете?

Норман пронзил его взглядом.

Кочегар указал путь.

Норман повернулся ко мне.

– Жди меня здесь. Слышал, малый? А если этот черномазый станет протестовать, не слушай.

– Да, сэр, – ответил я.

Норман вскарабкался по низенькой лестнице и скрылся за низенькой дверью. Я отметил, как легко он ступает. Он двигался, точно крупный кот. Обратил я внимание и на то, как глядел на него кочегар – пожалуй, с ненавистью, и уж точно со страхом, но в конце концов с восхищением.

– Значит, это твой масса, – сказал кочегар.

– Да.

– Какой-то он странный.

– Тебя как зовут? – спросил я.

– Брок. А тебя?

– Джим.

– Ну, Джим, иди сюда, покидай уголек.

– Что?

– Если ты здесь, внизу, значит, будешь работать. Такое у меня правило. Или я пойду наверх и скажу массе Кори, что ты тут. И тогда он придет сюда и своим плетеным кнутом спустит с тебя шкуру.

Признаюсь, напугал он меня до смерти, но куда больше смутил. Я взял лопату и принялся кидать уголь в топку. Шум от нее шел столь же сильный, как и жар. Деревянная рукоятка лопаты раскалилась так, что больно было держать. Я то и дело перехватывал черенок руками.

– Не останавливайся, – понукал меня Брок. – Работай давай. Покидаешь подольше, привыкнешь. И даже полюбишь это дело.

– Ты-то сам его любишь? – спросил я.

– Люблю, – ответил Брок. – Это же для моего массы.

– Почему ты так его называешь, когда говоришь со мной?

– Потому что так уж положено. – Он впился в меня взглядом. – И не думай, что я ничего не заметил.

– И что именно ты заметил? – уточнил я.

– Кое-что. – Он схватил висевшее на трубе грязное полотенце, вытер лицо и шею. – Кое-что происходит. И когда масса Кори спустится в кочегарку, я ему кое-что скажу.

– Лучше не надо, – попросил я.

– Что твой масса вообще здесь делал? И почему ты с ним так разговариваешь? Что-то здесь не то.

Я закинул в топку еще несколько лопат угля.

– Сколько еще кидать? – спросил я.

– Сколько ни кинь, все мало. Двигатель все время жрет. Чем жарче огонь, тем быстрее идет пароход.

– И ты никогда не отдыхаешь?

– Отдыхаю, пока уголек летит в топку.

– А спать когда?

– Дремлю по чуть-чуть. – Он примолк. – Пока уголек летит в топку.

От печи шел небывалый жар.

– И помощника у тебя нет.

– Ты.

– И все?

– Это моя машина. Без меня она встанет.

– Ты делаешь это для массы, – уточнил я.

Он обиделся.

– Это моя машина.

– Ты хоть выходишь из кочегарки? Поссать или там посрать?

– У меня есть дыра в полу. На корме.

– Тут даже окон нет, – не унимался я. – Как ты определяешь, когда день, когда ночь?

– А какая разница? Огонь горит, колесо крутится. Колокол звонит один раз – я открываю клапан. Два раза – два клапана. Четыре раза – эти закрываю, этот открываю, и весь пар идет в колесо. Так и плывем.

– А когда пароход в порту?

Он уставился на меня.

– Когда он стоит, – пояснил я.

– Тогда сюда по тому желобу загружают уголь, а я протираю все детали и приборы. И еще в баки доливают воду.

– И еще в кочегарку спускается Кори.

– Масса Кори, – поправил меня Брок.

– Масса Кори. Он ведь тогда спускается?

Брок не ответил.

– Ссыпают уголь, я опять развожу огонь, колесо крутится, мы плывем.

– Когда масса Кори в последний раз сюда приходил?

– Бывает, котел постукивает. Уж не знаю почему. Раньше так не стучало. И еще пароход дрожит.

Я посмотрел на гигантский паровой котел, темно-серый, почерневший от сажи, порыжевший от ржавчины. Отер пот с лица, посмотрел на испачканные сажей ладони.

– Ты все время здесь этим дышишь? – спросил я.

– Тут нет ничего страшного. Я дышу распрекрасно. А вот ты и тот человек, которого ты называешь массой, странные.

Колокол прозвенел четыре раза.

– Надо все распахнуть на полную, – обрадовался Брок, покрутил какие-то колесики, потянул рычаги.

– Поддай, – скомандовал он.

Я подбросил в топку угля.

Трубы шипели, котел дрожал и издавал почти человеческие звуки. Мне не хватало познаний определить, нормально это или нет.

– Слышишь? – спросил меня Брок. – Послушай. Будто женщина плачет.

– Ты рассказывал Кори про этот звук?

– Массе Кори.

– Так рассказывал или нет?

– Ни к чему это, – ответил Брок.

– Послушай, я устал. Я сделаю передышку.

Брок забрал у меня лопату и подбросил в топку угля.

– Как же здесь жарко. – Я уселся на пол, прислонился спиной к стене. – У тебя есть что поесть?

– Нету.

– Когда же ты ешь? – спросил я.

– Когда пора. Поднимаюсь, забираю поднос – его мне оставляют у двери – и ем. Каждый день.

– То есть ты вообще отсюда не выходишь?

– А как нам иначе плыть, – сказал Брок. – Масса Кори следит за этим. – Кочегар потер лоб запястьем. – Иногда мне дают кукурузный хлеб.

Я закрыл глаза, стараясь не думать о зное. Спать я не мог, но меня убаюкал ритмичный шорох угля. Потом Брок запел. Голос у него был низкий и не очень-то музыкальный, хриплый и сбивчивый.

Я гну спину на пароходе,

И-ха, и-ха!

Я гну спину пароходе,

Без мене он не поплыветь.

Дождики капчут в реку,

И-ха, и-ха!

Дождики капчут в реку,

А пароход плыветь.

Пароход раздвижает воду,

И-ха, и-ха!

Пароход раздвижает воду,

Без мене он не поплыветь.

Масса Кори харчи мне носить,

И-ха, и-ха!

Масса Кори харчи мне носить,

А пароход плыветь.

Я открыл один глаз, понаблюдал за Броком и снова зажмурился, потому что зрелище мне не нравилось. К сожалению, ни мне, ни реву двигателя не удавалось заглушить его жуткое пение.

Тянулись часы. Я, наверное, уснул, хотя, проснувшись, решил, что мне это показалось. Время застыло, но застыло уж очень надолго. Я гадал, каково сейчас Норману наверху – он, наверное, нервничает, но ему там хотя бы удобно, не жарко, к коже не липнет сажа, правда, ему там страшнее, чем мне тут,