Черная книга - Александр Григорьевич Домовец

буквально сбежал. Не знаю, что она подумала, да и какая теперь разница? За двадцать пять семейных лет она привыкла ко всякому. Я, случалось, и пьянствовал подолгу, и дома частенько не ночевал… Такой вот неуёмный человек достался Наталье в мужья. А она терпела. Жалко её.

Да, Ульянов прав: всё кончено. И виноват в этом кругом я сам. Статский советник, начальник следственного отделения, занёсший задницу над креслом самого Константина Прокофьевича… Забронзовел, ощутил себя неприкасаемым, нюх потерял… Как же я мог забыть, что кроме наших филёров, которые, конечно, никогда не посмели бы за мной следить, есть ещё филёры Ульянова, то есть контрразведки? Соображение-то простейшее, а вот поди ж ты…

Идиот.

Пить я начал сразу, как только приехал на дачу. Хотел утолить свой ужас коньяком, но не получается. Ни коньяк, ни водка не берут. Мечусь по комнатам с мутной головой, как раненый зверь. Всё время болит сердце, да и чёрт с ним. Вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю…

В память о небогатой юности я всегда любил хорошо пожить. Комфорт? Непременно. Модные рестораны? Обязательно. Красивые женщины? Разумеется. Да, особенно женщины…

И вот однажды, лет пять назад, судьба свела с очаровательной молодой вдовой, как она представилась. Познакомились мы на скучнейшем благотворительном вечере, куда я был приглашён по высокому своему статусу. Как пишут романисты, между мной и Верой Георгиевной с ходу проскочила искра. С вечера мы сбежали, продолжили разговор за ужином в ресторане, а закончили у неё на квартире. И как закончили!..

Дня два я ходил словно не в себе, вспоминая Веру, — её пьянящую чувственность, её роскошное тело, её опытные руки. А я ведь и сам был не мальчик, и многое в жизни испытал. Но такой женщины у меня, пожалуй, не было никогда. Смешно вспомнить — при всех чинах, регалиях и заслугах я ждал второго свидания, как юнец. И, получив записку с приглашением, примчался к ней на всех парах.

Однако на квартире встретила меня вовсе не Вера, а двое незнакомых мужчин. Они вручили мне пачку фотографических карточек, на которых в разных ракурсах были зафиксированы наши с Верой любовные игры.

Разумеется, я сразу всё понял. В стене между спальней и второй комнатой были устроены замаскированные отверстия, в которых расположились объективы фотокамер. И всё! Там же, естественно, расположился фотограф или фотографы. Стало ясно, почему эта комната была закрыта. (Вера-то уверяла, что там хранится ненужная мебель и старые вещи.) Объяснилась и пикантная деталь — по предложению Веры мы занимались любовью при свете электрической лампы. Я, помнится, тогда восхитился её раскрепощённостью. А всё было просто: как фотографировать в темноте? Объяснились и её откровенные позы — знала же, что снимают, стерва…

Несколько минут я разглядывал фотографии, почему-то с огорчением думая, что со стороны похотливый голый мужчина с толстым животом (я то есть) выглядит смешно. Хотя повод для огорчения был неизмеримо серьёзнее. Незнакомцы терпеливо ждали.

— И что теперь? — спросил я, стараясь говорить спокойно.

— Ну, это зависит от вас, — откликнулся тот, что постарше. — Вы, видимо, уже догадались, о чём я.

— Догадался. Но всё-таки поясните.

— Охотно… Либо мы с вами договариваемся сотрудничать, и тогда эти замечательные фотографии отдаём вам на память (негативы, конечно, оставим себе). Более того, сотрудничество мы будем оплачивать. — Хмыкнул с оттенком иронии. — Можем даже оставить Веру в бессрочное пользование. Кажется, вам с ней понравилось.

— Либо?

— Либо сотрудничать вы откажетесь, и тогда эти карточки с пояснением уйдут вашему начальству, вашей жене и — на закуску — в несколько крупных газет. Вы какие читаете?

Он издевался, негодяй. Револьвер был при мне, и я мог бы их пристрелить. Но что толку? Негативы, конечно, хранились в другом месте, а значит, я остался бы на крючке. Представив позорный скандал и его последствия (крах репутации, конец карьеры, крушение семьи), я внутренне содрогнулся.

— Могу я, по крайней мере, узнать, кто меня шантажирует? — спросил я, кривя рот в подобии усмешки.

Незнакомец кивнул.

— Это уже разговор, — сказал хладнокровно. — Конечно, можете.

И я узнал…

Чего хотели от меня социалисты-революционеры?

В разгаре был 1905 год. В мутной воде революционных событий эсеры действовали решительно и энергично. Многочисленные террористические акты против представителей власти и деловых кругов гремели один за другим. И, конечно, вызывали решительный полицейский ответ в виде расследований, поимок и арестов. Вот тут я с ходу стал незаменим.

Я предупреждал эсеров о предстоящих задержаниях. Аккуратно спускал на тормозах интересующие их расследования. Держал в курсе планов министерства и своего департамента. Консультировал замыслы очередных акций… Полагаю, что среди партийных агентов равных мне было сосчитать по пальцам. И присвоенный псевдоним Туз говорил о многом.

Ценили меня высоко — сужу по суммам, которые мне выплачивали ежемесячно. Часть денег я отдавал жене, рассказывая о щедрых наградных за успешную работу, остальные же клал в карман. Отныне мне были доступны красивейшие женщины столицы. (Некоторое время, как и было обещано, я пользовался Верой, потом она мне прискучила.) Лучшие блюда и тончайшие вина стали повседневностью. Построил загородную дачу, на которой сейчас пытаюсь понять, что меня ждёт дальше…

Тяготило ли меня служебное предательство? Боялся ли я? Скорее нет, чем да. Рисковать привык смолоду — служба такая. Ощущение опасности кого-то угнетает, а меня, напротив, всегда бодрило, словно рюмка хорошего коньяку с похмелья. Что касается совести, то, слава богу, я с ней в ладах. В том смысле, что она не мешает мне жить и действовать по обстоятельствам. Раз уж меня прижали к стенке, то из предательства надо хотя бы извлечь выгоду.

И ещё одна мысль — важная… После поражения в войне с Японией и народных волнений я, как и многие умные люди, задумался, а так ли сильна и долговечна в России монархия? Сможет ли она противостоять крепнущей революционной буре? Ну, что ж, коли царизму суждено пасть, я-то не пропаду. Залогом тому станет многолетняя работа с могучей партией социалистов-революционеров.

В общем, всё шло нормально. Я тщательно конспирировался, авторитет и заслуги меня страховали, и чувствовал я себя уверенно. Однако на деле Себрякова самым трагическим образом споткнулся.

Первый сигнал опасности я пропустил мимо ушей, хотя сигнал был вполне отчётливый. С чего бы это приставлять к полицейскому следствию старшего офицера контрразведки? Телефонировавший об этом Константин Прокофьевич сослался на высочайшее распоряжение, и я лишь пожал плечами, мало ли какие тараканы обитают в верховных головах. В конце концов,