Выявить и задержать... - Алексей Фёдорович Грачев

— Так, — снова сказал Срубов. Он затравленно оглядел сторожку, даже низкий потолок, прислушался, как ждал оттуда звуков и шорохов. Потом толкнул дулом нагана парня, державшего гармонь.

— А ну, играй, чего стоишь?

Парень мешком бухнулся на скамью, зашарил пальцами оббитые кнопки старенькой тальянки.

— Эва, — протянул насмешливо Кроваткин, по-поросячьи растирая спину о бревна стены. — Да он и играть-то не умеет, Вася. Кого же это ты привел?

Парень склонил голову и вдруг заплакал. Тер щеки рукавом пиджака, длинного, с засохшей навозной коростой и приговаривал:

— Брата он моего избил, большака... За что избил? Ни в офицерах, ни в комиссарах — нутром болел, больше на полатях да на печи. За что брата?

— За что брата, — передразнил его Срубов. Он обернулся и пояснил Кроваткину: — Принялся меня честить — мол, бандит я да мародер. Погибель послал на мою голову. Ну и не сдержался. Сапогом его в брюхо. А потом стал бить смертным боем. Психованный я тоже, вроде вон Растратчика.

— Тот парень, может, злой был на Советы, а ты его бить, — не удержавшись, зло упрекнул Оса. — Без разбора стал, взбесился совсем, Васька...

— Вот как, — почему-то тихо и с нехорошей усмешкой сказал Срубов, вскинул наган. — А я и тебя могу, Оса. Давно по тебе смерть облизывается...

— Не дури, — поднял руку Оса.

Он хотел добавить, что Ваське следовало бы поберечь патроны на милицию да чоновцев. Но так и остался с открытым ртом, потому что острая боль пронзила низ живота, согнула, ударила по коленям. Он упал неловко, боком задев край скамьи, вцепился руками в полы шинели и тут увидел расширенные безумные глаза Кроваткина. Он подымался, как зверел от запаха крови, которая быстро пропитала ноги Осы. Вот перехватил из руки в руку карабин.

Хлопнула дверь, и вбежал кто-то. Голос дядьки Акима, истошный, как у бабы над покойником:

— Милиция! И-эх ты, дождались вместо Симки... Достукался и я с вами.

— А-а-а-а, — завыл, будто смертельно раненный, Кроваткин, пригнувшись, прыгнул через Осу. — А-а, — выл уже на крыльце.

И топот ног мимо Осы. Он повернулся на спину, боль поднялась к горлу, затуманила глаза. Тело закачалось, как на волнах.

— Мотай, — сказал уставившемуся на него гармонисту. — Беги давай, а то пристрелю.

Парень загремел гармонью, сунулся в дверь. Тут же еще шаги на крыльце. Теперь увидел над собой лицо Розова.

— Не гадал я, Павел, — пробормотал с усилием Оса, — что от Васьки кончусь. Вот не гадал...

За сторожкой гулко бахнул выстрел, другой, третий. И сразу, как горох по стене, залп. Загудело, зазвенело в конторе, задребезжала крышка на чайнике возле печи.

— Кроваткин это, — пояснил быстро Розов. — Ну-ка я тебя...

Он подхватил под мышку Осу, поволок к двери.

— Брось-ка, — попросил Оса, покрываясь потом, не находя даже сил закричать от страшной боли. — Брось-ка...

И потерял сознание. Очнулся в буреломе, в кустах шиповника, на которых темнели сморщенные прошлогодние ягоды.

С сучьев деревьев на лицо ему сыпались пригоршнями крупные капли дождевой воды. Звенела птица, радуясь концу ненастья. Было зябко, так зябко, что боль даже не чувствовалась, а чувствовался лишь этот холод, проникающий из влажной земли в спину, в тело. Даже застукали зубы, и он открыл глаза, увидел согнувшегося Розова с маузером в руке. Смотрел он в лес, и маузер подрагивал. Как будто его подталкивал под руку кто-то невидимый.

— Ты лежи и молчи, — заметив, что он шевельнулся, сказал тихо. Глаза его все так же лихорадочно шарили по кустам. Вот теперь треск сучьев, звуки быстро идущих людей.

Донесся голос сердитый и быстрый:

— Одного Кроваткина оставили на заслон, сами в бега. Ну, да не уйдут далеко...

Оса нашарил липкий ком трепья на животе.

— Перевязал я тебя, — снова шепнул Розов и довольно подвигал губами. — Кажется, все прошли мимоходом. Я ведь встречь им потащил тебя, на авось. Искать будут уже по ту сторону, не здесь. Цепью пошли к реке, наши игумновские мужики, сволота... А Кроваткин, знать, готов, не зря ему снилось семя в ухе.

Он засмеялся, погладил маузер нежно, как щеку женщины.

— Поговорил бы он напоследок, нарвись они на нас с тобой, Ефрем. Да, видишь, повезло.

— Ваське ты, Паша, не попадайся, — посоветовал слабым голосом Оса. — Узнает насчет Ольки-то, плохо будет. Смывайся... Меня брось, а сам смывайся.

— Узнает если, — беспечно отозвался Розов, — ему самому плохо будет. Наказывал Ольке, промолчит...

Он вдруг стал озабоченным, оглядел снова лес, затихший от голосов, опять наполняющийся цвирком птиц, стуком капели. Сунул маузер за куртку.

— Я тебя, Ефрем, не брошу, — пообещал он. — Не бойся. До села доволоку, а там к фершалу схожу тайком.

— К Фавсту Евгеньевичу бы, в лечебницу, — попросил Оса и удивился, услышав в ответ жаркий шепот Розова:

— Свезу, Ефрем. Коль дотерпишь, доставлю и в лечебницу.

Охваченный благодарностью к этому человеку, холодному и жесткому по натуре, любящему только самого себя да эту вот бандитскую волю, Оса спросил:

— За что хоть ты сегодня ко мне такой добрый, Павел?

Розов пожал плечами недоумевающе:

— Из-за Ольки, может... После хорошей девки я всегда добрею.

Издалека донеслись выстрелы, потом звук взрыва, глухого и тихого, как зевнул сидящий по-соседству в кустах какой-то огромный человек.

— Васька это, может, бомбу бросил, — прошептал Оса и сжал судорожно руками кровавое тряпье на животе.

...Вот так же, закрывая руками живот, лежал он в лечебнице Фавста Евгеньевича, когда пришли агенты уголовного розыска. И среди них тот парень, что бежал от пули из Аксеновки. А еще один — в черной куртке, с наганом наготове, лицом похожий на Афанасия Зародова, — тот, что мерещился Осе в прошлый раз в этом подвале. И так это удивило Осу, что, несмотря на боль, улыбнулся он криво. Его спросили:

— Где Розов?

Он выругался и отвернулся к стене, вздувшейся пузырями от сырости.

— Пусть помолчит, — сказал кто-то, — кажется, тот, что бежал из Аксеновки. — И без него срок придет Розову...

Через день Розов был схвачен. Пробирался тайком в лечебницу с провизией для раненого. Не успел и руки протянуть к своему маузеру за пазухой...

Но об этом