Выявить и задержать... - Алексей Фёдорович Грачев

— Где Оса? — спросил Колоколов. — Говори, Мышков.

— Его застрелил Срубов.

— А Розов?

— Где Розов — не знаю.

— А Симка Будынин?

— Симка?

Мышков как-то встрепенулся, нашел силы даже улыбнуться.

— А снисхождение мне, если скажу.

— Запишем, — ответил Колоколов. — Что будет, не знаю, но запишем. Не нам решать.

— У меня в доме он, наверное, на хуторе. В гостях...

Мышков усмехнулся криво, повалился на бок, и ноги его заскребли влажную землю блиндажа.

— Готовился кончаться, а о милости, — вылезая следом за Колоколовым из блиндажа, проговорил задумчиво Горшков. — Жилистый...

— Ему не о милостях думать бы, — буркнул Колоколов, с тревогой вглядываясь в окружающих Зародова крестьян и милиционеров. Они были печальны. Поодаль Никишин рубил тонкоствольную березку на жерди для носилок. Гоша Ерохин, повиснув на корявом суку черемухи, срезал прутья.

Может, этот шум и растревожил забывшегося Зародова. Он поднял голову, оглядел окруживших его и спросил:

— Ну, что там?

Попытался двинуться, откинуть с себя шинель. Колоколов положил руку ему на плечо:

— Лежи тихо, Афанасий. Сам фронтовик, знаешь, что раненому покой нужен в первую очередь.

— Я хочу знать, кто там, в блиндаже, — уже сердито переспросил Зародов.

— Срубов и Мышков, — ответил Колоколов. — Срубов уже, а Мышков вот-вот... Осы и Розова нет.

— Это как же нет?! — закричал Зародов.

Колоколов придержал снова рукой его плечо:

— Лежи, Афанасий...

— Найти, — сжал кулак Зародов, — все обыщите. Каждую кочку. Должны быть какие-то следы.

Но следов не нашли, хотя и кусты все обшарили, и буреломы растащили, и овраги прощупали жердями в надежде, что оба они утопли разом по какой-то причине. Как испарились или под землю ушли.

Глава девятая

1

На этот раз Груша была приветлива. Она быстро открыла калитку и даже улыбнулась, разглядывая гостей.

— Распрягайтесь, мальчики, — сказала и сунулась было к задвижке ворот, чтобы пустить лошадь во двор.

— Некогда нам, — ответил первым Санька. — От Симки мы. Груз надо доставить Ефрему.

Она ничуть не удивилась, не замешкалась — словно знала заранее, о чем пойдет речь.

— А сам где он, Симка-то ваш?

— В усадьбе у Мышкова, — сказал Костя. — Чай пьет да на баяне играет. А нам вот наказал доставить груз. Говорил — Груше ведомо, куда.

Только сейчас разглядел он как следует дочь лесника. Тонкие поджатые губы, заостренный резко нос и глаза, смотревшие исподлобья, делали ее старше своих лет, некрасивой и угрюмой. За что только и влюбился Санька. Разве что за копну этих рыжих волос. Вот она откинула голову, и волосы рассыпались волной, закрыли впалые щеки. Разве что за эти высокие стройные ноги в мужских сапогах, за высокую грудь под распахнутой стеганкой. Или же за песни?

— Что это за груз? — спросила Груша, покосившись на ворох соломы на подводе.

— Не обязательно знать, — ответил Костя, оглядывая деревню, ее дома и жителей, вырастающих в проемах калиток.

— Важно свезти, а куда, ты знаешь хорошо... Так говорил Симка. Он зря не скажет... Да поскорее, а то вон народ уже ваш соседский поглядывает в окна.

— Может, молочка на дорогу? Жирное молочко. Перед запуском корова-то, — предложила, улыбнувшись, Груша, и лицо ее сразу стало добрее. Оглянулась на соседние избы — ненавистно блеснули глаза.

— Что же это, — упрекнул Санька, — все уже с телятами нянчатся, а ты только запускаешь.

— А распутна коровенка, — спокойно и теперь без улыбки пояснила Груша. — Три раза к быку водила в прошлом году... Оттого. Ну, если не хотите молочка, тогда песни попоем... Про Лиду-то, — добавила она, вглядываясь в лицо Саньки. Тот поерзал с каким-то виноватым видом:

— Некогда и песни распевать... Ехать торопимся.

— Ну, сейчас, переоденусь только.

Она вернулась вскоре в полупальто с потертым воротником, в кашемировом платке. Стала похожа на модную барыньку. Села рядом с Санькой, покачалась, поежилась. Вроде как собралась ехать в далекий путь, на ярмарку в Никульское — пожаловалась:

— Дождь бы в дороге не застал. Вон тучи над лесом, того и гляди...

— Не промокнешь, — холодно отозвался Костя. — Так куда поедем? Не к отцу твоему?

— К отцу, в контору.

Костя и Санька переглянулись невольно.

— Не врешь? — вырвалось у Саньки.

— Не шестнадцать лет, чтобы головы морочить. За тридцать уже мне, Саня.

— Ну, к отцу так к отцу. Нам все равно. Дорога где?

Она кивнула на высокий забор, окружающий дом.

— За забором и по тропе. Словно ты не знаешь — на богомолье в Посад по ней идут сейчас... А еще в банде состоишь.

— Новичок я, — хмуро ответил Санька.

Она быстро глянула на него, потерла руки. Но ничего не сказала больше. Уставилась задумчиво на поплывшую под колесами тропу богомольцев средь высоких сосен, похожую на узкий и темный коридор. А ехать им теперь, и правда, было все равно куда. Главное, ближе к банде.

Еще там, в Никульском, они приняли решение: у них наган и кольт, у них патроны. А этого достаточно, чтобы вступить в бой с пятерыми бандитами. Важно только подобраться неожиданно и начать этот бой первыми.

— Там стреляли утром, — вдруг проговорила с печалью в голосе Груша. — И выстрелы, и взрыв слышала. Может, и Ефрема вашего уже убили, а вы едете...

Санька и Костя снова переглянулись.

Значит, они все же опоздали. Опоздали потому, что много времени потеряли на пути от дома Мышкова. Сперва остановились возле совхозной конторы. Вызвали на крыльцо агронома Фомичева. Стоял агроном в сумерках, близких к ночи, на крыльце в накинутом на плечи пиджаке и плакал, вспоминая свою жену и сына. Волосы рассыпались на висках, очки туманились слезами, и он то и дело стаскивал их, тер пальцами и, надев на нос, опять оглядывался на телегу, на мертвого Симку Будынина, на арестованных Шаховкина с Овиновым. И все бормотал, потерянно и тихо, прерывисто:

— Как разогнули ручонку-то у Кольки, а картошина теплая еще... Смятая только... Вся смятая.

Потом в Никульском дежурный долго не мог прийти в себя при виде ночных гостей. Особенное недоумение вызвал у него арест волостного милиционера. Не