Случайности в истории культуры. Совпадения и неудачи, открывшие путь к шедеврам - Святослав Алексеевич Иванов

видит, а я описываю то, что представляю, моя задача – более трудная»[11]. Архи-пиита в этой дихотомии – Байрон, с плохо скрываемым презрением говорящий о «коллективном Китсе» и провозглашающий ткань повседневной жизни (со всем, что есть в ней неприглядного) главным источником мудрости и красоты. «Выбрось книги, вали на улицу!»

В сущности, вся «Исповедь» Архипииты – сплав двух риторических приемов. Во-первых, автор признает за собой все очевидные грехи (так что любое обвинение из чужих уст будет выглядеть блекло), а во-вторых, аргументирует, что эти грехи – залог его поэтического таланта. Без Бахуса и Венеры он вообще не «пиита», какой уж там «архи».

Литературоведы пишут об Архипиите как об исключительно талантливом авторе – тонком, легком, ироничном. Но упоминаемая им в одном из текстов чахотка не только помешала ему в полной мере реализовать талант, но и, скорее всего, свела его в могилу в достаточно раннем возрасте. Исследователи находят признаки большого таланта и в других его сочинениях, но именно «Исповедь» стала наиболее известным его текстом. (Я мог бы подкрепить этот тезис глубоко научной диаграммой, как в случае со Скаллагримссоном, но не буду тратить чернила и место на странице – поверьте, ситуация схожая.) Ироничное покаяние Архипииты резонировало с настроениями многих школяров Высокого Средневековья и вошло в золотой фонд, он же джентльменский набор поэзии вагантов. В частности, «Исповедь» вошла в манускрипт Carmina Burana – самый известный сборник средневековой поэзии. Оттуда, к слову, было взято стихотворение «Во французской стороне…» (оно же «Прощание со Швабией») для знаменитой песни Давида Тухманова. При желании «Исповедь» можно напеть на тот же мотив без ущерба для настроения – два стихотворения объединяет столь любимое странствующими поэтами противопоставление общепринятых социальных норм и радостного молодецкого угара.

Итак, талантливый, но хронически невезучий автор чуть было не оказался погребен под песками забвения – в них бы безвозвратно увязло его имя и, вероятно, значительная часть его творчества (не исключено, что лучшая часть!). Но, с другой стороны, сколько их было таких – вполне заслуживающих признания людей, чьи сочинения до нас не дошли вовсе?.. А Архипиита все же извернулся и проскочил в вечность – благодаря приключившейся с ним беде.

«Золотые строчки» его «Исповеди», должно быть, в зачаточном виде клубились где-то на задворках его создания – но выскочили на бумагу лишь благодаря случаю. Какой-то завистник (чье творчество нам как раз неизвестно вовсе) донес на Архипииту и поставил его в крайне неудобное положение. Репутация сладострастника и кутилы грозила поэту отлучением от придворной жизни – и то ли чтобы защититься, то ли чтобы хотя бы на бумаге восстановить справедливость, вагант сочинил «Исповедь». Быть может, доносчик в конечном счете добился своего, но Архипиита вошел в историю, а не это ли главная награда для творческой личности?

«Чего-то я не понял, я везучий или невезучий?» – примерно 840 лет спустя задастся вопросом другой стихотворец.

Годзилла по-пхеньянски

«Не было бы счастья, да несчастье помогло», – говорят в таких случаях. Многие люди, с которыми приключилось нечто подобное, наверняка отказались бы от такой «помощи». Вот история автора, чье главное произведение было создано из-под палки – если, конечно, образ «палки» достаточен для описания жестокого авторитарного режима. Или даже двух.

«Я надеялся, что 1978-й будет для меня хорошим годом»[12], – напишет позже Син Сан Ок. Если кто-либо говорит, что ожидал от какого-то года, что он будет хорошим, это чаще всего означает две вещи:

1) хорошим он в итоге не был;

2) предыдущие годы были тоже так себе.

В случае Син Сан Ока все было именно так. В 1960-е он стал лидирующим кинорежиссером Южной Кореи и основал собственную студию. Син дружил с президентом и был женат на красавице-актрисе Чхве Ынхи. Но к середине 70-х все его достижения покрылись здоровенными такими трещинами.

Во-первых, он столкнулся с рядом трудностей, через которые проходила южнокорейская киноиндустрия в целом. Политический режим постепенно превращался из демократического в диктаторский, усиливалась цензура. Это наложилось на экономический кризис и рост популярности телевидения, что делало кинопроизводство все менее рентабельным. Цензурные ограничения поначалу не были для Сина преградой, а вот финансовые привели к тому, что он взялся за эротическое и провокационное кино. Это не поправило положение его студии, да еще и подпортило его репутацию.

Во-вторых, его уличили во внебрачной связи с молодой актрисой, что разрушило его отношения с Чхве Ынхи. Жена подала на развод в 1976-м, а в конце 1975-го его студию лишили лицензии из-за чересчур откровенной сцены, которую цензура постановила вырезать, но она была по ошибке продемонстрирована на предпоказе. Режиссер попытался вернуть лицензию через суд, но вскоре его задержали спецслужбы – и подвергли выматывающим многочасовым допросам. Сина отпустили, но четко дали понять, что ему не стоит даже пробовать вернуться в кино.

Следующие два года Син считал самыми тяжелыми в своей жизни, но планировал выбраться из ямы, начав все заново. В 1978 году он был близок к тому, чтобы эмигрировать в США и перезапустить карьеру в Голливуде. Кто знает, быть может, если бы ему это удалось, он сделал бы себе имя в рейгановской Америке? А если бы не та сцена, из-за которой его студию закрыли, быть может, перетерпел бы тяжелые времена корейского кино и триумфально вернулся бы в 90-е? Так или иначе в этих случаях едва ли я стал бы о нем писать. А после того, что в итоге случилось, все же пишу.

В январе 1978 года его уже бывшая жена Чхве Ынхи пропала во время поездки в Гонконг.

Дела у нее к этому моменту тоже шли плохо: новых ролей ей не давали, открытая ею школа актерского мастерства также была близка к закрытию. В Гонконг ее заманили под предлогом возможной новой работы – и насильно посадили на грузовое судно, ушедшее в неизвестном направлении. По высадке на землю Чхве встретил лично Ким Чен Ир – на тот момент «наследник престола» в Северной Корее.

В случае исчезновения южнокорейского гражданина КНДР – обычный подозреваемый. Так же подумал и Син – и в лучших киношных традициях лично отправился в Гонконг на поиски пропавшей Чхве… Впрочем, никакого приключенческого развития его поездка не повлекла: не найдя бывшую жену, он полетел в Лос-Анджелес, чтобы оформить документы для переезда. Побывав еще в нескольких странах, где безуспешно пытался получить работу (а кое-где – и политическое убежище), Син снова оказался в Гонконге… И также был похищен северокорейцами.

Чхве и Син несколько лет