Черная книга - Александр Григорьевич Домовец

Бросив книгу на стол, Дарья открыла обложку. Вот тут произошло что-то странное. Дарья сунула руку в глубину книги, словно внутри была пустота. Выхватила оттуда свёрток каких-то бумаг. Молниеносно сунула их за пазуху. (Платье на груди и животе смешно оттопырилось.)

— Ну, что, мужчины, берите! — взвизгнула истерически. — Всего и дел-то — залезть даме в декольте или задрать юбку! Кто первый?

Швейцар неуверенно хихикнул.

Ничтожное вроде бы препятствие остановило следователей самым решительным образом. Они просто растерялись. Понятное дело — джентльмены.

— Вы понимаете, что записки всё равно отдать придётся? — тихо спросил Морохин. — В декольте мы к вам не полезем. Но и уйти из квартиры с документом не дадим.

Дарья прищурилась. Сделала шаг к подоконнику.

— А если я сейчас распахну окно и закричу, что меня убивают или хотят изнасиловать? — спросила с неестественным весельем. — Вот умора-то будет… Набегут люди, вас похватают, а там… ну, как пойдёт!

Ситуация из драматической на глазах становилась нелепо-фарсовой. И я не выдержала.

— Дашка, не дури, — сказала хмуро. — Отдай документ. А потом истребуешь через суд, если он действительно твой.

Дарья замотала головою.

— Если я его отдам, то больше никогда не увижу, — произнесла с кривой усмешкой. — Ты не знаешь, что в нём… А если не знаешь, то не лезь. Иди целуйся со своим Морохиным!

— Ах, так⁈

Её бы к психиатру сейчас… Зря она меня зацепила. Я разъярилась, а в таком состоянии со мной даже папа с мамой предпочитают не связываться. Морохин и Ульянов в декольте к ней, конечно, не полезут. А я очень даже полезу. Могу и юбку задрать — чего я там под юбкой не видела?

Я стремительно бросилась к бывшей подруге. Одной рукой вцепившись в волосы и отгибая голову назад, сунула другую за пазуху. Дашка отчаянно закричала и попыталась вырвать мою ладонь из глубин декольте, да где там! Я девушка крепкая. Не обращая внимания на её истошный крик, выхватила бумажный свёрток. Не глядя кинула его назад Морохину. Оттолкнула от себя Дашку, норовившую вцепиться ногтями в лицо. Тут уже между нами встал Ульянов.

— Ну, всё, Дарья Степановна, всё, — приговаривал твёрдо. — Либо вы сейчас успокоитесь, либо я вызову медицинскую карету. Увезут вас в психиатрическую клинику, хотите?

При этом он железной хваткой держал руки Дарьи, которая по инерции пыталась ударить его. Потом вдруг разом обмякла и, сев на пол, разрыдалась.

— Значит, так: этот балаган я прекращаю! — рявкнул Морохин, прижимая к груди драгоценные бумаги. — Сейчас я составлю протокол изъятия вещественного доказательства. Мы все его подпишем. Дарья Степановна, вы тоже. А пока сядьте на диван или куда угодно и ведите себя хорошо. В этом случае ваше нападение на представителя полиции я, так и быть, в протокол не внесу. Выдали добровольно, и всё… Катерина Владимировна, присматривайте за ней. Кирилл Сергеевич, возьмите записки.

Сев за стол, Морохин быстро составил короткий протокол. Мы все его подписали, даже Дарья. По виду она успокоилась, но только по виду.

— Вы ещё пожалеете, господин Морохин, — пообещала ровным голосом, бросив ручку. — Покойный муж, кроме всего прочего, оставил мне кое-какие связи. Вам это даром не пройдёт.

— Там видно будет, — сказал Морохин, забирая книгу-тайник.

Дарья повернулась ко мне.

— А ты мне теперь враг до конца жизни, — сообщила так же ровно. — Не прощу… Мерзавка, тварь!

Я только фыркнула.

— На себя посмотри… Переживу как-нибудь. Но если у него, — указала на Морохина, — по твоей милости случатся неприятности, я тебе глаза выцарапаю. При всех обещаю!

Швейцар от греха подальше выскочил из кабинета.

Провожаемые ненавидящим взглядом вдовы, мы вышли из дома на Французской набережной втроём — Морохин, Ульянов и я. Ульянов крепко держал в руках папку с документом. Оглядевшись, усмехнулся вымученно.

— Однако и вид у нас, — пробормотал он. — Аж люди оборачиваются.

Действительно, идущие мимо прохожие посматривали с любопытством, гадая, из какой подворотни вывалились двое мужчин и примкнувшая к ним девица. Виной тому было моё поцарапанное лицо (дотянулась-таки Дашка ногтями, лахудра), полуоторванный рукав пиджака у Морохина (спасибо Зарокову), распухшее ухо и разбитый нос Ульянова (Демон поработал). И все трое помятые, словно спали в одежде. В центре Санкт-Петербурга таких нечасто встретишь…

— Оборачиваются, так и чёрт с ними, — сказал Морохин с нетерпением. — Заедем на службу, Кирилл Сергеевич. А тебе куда, Катя?

— Да уж не в редакцию. Поздно уже и вообще… — Я взяла его за руку и спросила, не стесняясь Ульянова: — Дима, ты после службы приедешь? Я тебе рукав пришью. И пуговицы…

Он развёл руками.

— Ну, если пуговицы… Конечно, приеду, благодетельница!

И крепко поцеловал в губы — тоже не стесняясь Ульянова. Да и прохожих заодно.

Мог бы сказать — спасительница.

Глава одиннадцатая

Дмитрий Морохин

Опершись на гранитный парапет набережной, я пристально смотрел на Неву. В свете уходящего летнего дня ее вода казалась пронзительно синей. Отблески солнца украсили речной ультрамарин каскадами бликов, а в игре лёгких прозрачных волн ощущалась ни с чем не сравнимая свежесть.

Люблю Неву, люблю свой город. Москву я тоже люблю. Но она, первопрестольная, с её улочками и переулками, с архаичными дворянскими домами, с неисчислимыми храмами, церквями и церквушками, — вся она дышит прошлым. Иное широкопроспектный Санкт-Петербург. Он невыразимо прекрасен и устремлён в будущее. В нём воплотился взлёт и блестящие триумфы империи…

Философические мысли, не иначе, были навеяны созерцанием Невы. Прямо по Александру Сергеевичу: «На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн…» К философии же располагало бесцельное фланирование по городу в служебное время.

С утра я поболтался в кабинете, поговорил с коллегами, заскучал и, предупредив дежурного, сбежал на променад. Ульянов вернулся к себе на службу, Катя на несколько дней уехала с матерью в Рязань навестить бабушку, так что я остался предоставлен сам себе. И я просто не знал, что делать.

Проходивший мимо старичок в старомодном сюртуке окинул меня подозрительным взглядом и поинтересовался, который час. Я сообщил, что теперь три часа пополудни.

— Благодарю, сударь. — Помедлил, моргая выцветшими глазками. — А я вам так скажу: топиться — последнее дело. Не надо.

Я изумился.

— Да я,