Черная книга - Александр Григорьевич Домовец

Спиридович посмотрел на меня с оттенком уважения.

— Мне говорили, что дедуктировать вы горазды. Вижу, что не преувеличили, — сказал он.

Я слегка улыбнулся.

— Дедукция здесь была несложная. Ещё и Паша помогла.

— Это кто?

— Паша — бывшая служанка Себрякова. Девушка очень аккуратная и добросовестная. Однако, по её словам, незадолго до смерти профессор очень ругался, — мол, плохо протирает книги от пыли. И даже запретил ей впредь убирать в книжных шкафах. Теперь-то мы понимаем — Себряков просто опасался, что девушка случайно наткнётся на тайник. Тогда я этого, разумеется, не знал, но запомнил. А потом сопоставил странное поведение профессора с полученными сведениями о псевдокниге. И всё сложилось.

Уважение во взгляде Спиридовича стало совершенно отчётливым.

— Браво! — сказал искренне. — Благодарю, Дмитрий Петрович. У меня вопросов больше нет.

— А у меня есть, — сообщил я. — Раз уж по вашему предложению разговор пошёл неофициальный, то позвольте и мне…

— Х-м… Спрашивайте.

— Откуда вы узнали, что документ найден? Помнится, я это не афишировал и ни в одну инстанцию о том не сообщал.

Спиридович скривил губы в подобии улыбки.

— Ну, Дмитрий Петрович, где же ваша дедукция? Вдова Себрякова считает, что изымать раритет вы не имели права, и по этому поводу учинила скандал. Покойный Себряков был биографом царской семьи, так что связи имел вплоть до самых верхов. Вдова, чтобы не мелочиться, подала жалобу сразу в высочайшую канцелярию. И его императорское величество велел мне разобраться.

— О вдове я как-то не подумал…

— Весьма энергичная дама, да к тому же закусила удила… Ну-с, я навёл справки через министра. Пётр Аркадьевич подтвердил, что следствие по делу Себрякова ведёт один из лучших следователей Морохин, и даже показал вашу с подполковником Ульяновым служебную записку. — Заметив, что я вскинул голову и хочу что-то сказать, Спиридович поднял руку: — Дмитрий Петрович, ваши сведения о Говорове и Зарокове я оценивать не собираюсь. Они вне моей компетенции. («Зачем же Столыпин тогда показал записку?» — спросил я мысленно.) Тем более, что Говоров скоропостижно скончался, а Зароковым уже занялась соответствующая служба.

— Я знаю.

— Меня интересуют исключительно мемуары Палена. Министр по моей просьбе написал распоряжение передать их мне. А я передам документ в архив дома Романовых. Его место там и нигде больше. Вот и всё.

Бедная вдова! Теперь-то уж она со своим раритетом распрощалась навеки…

— Ясно. Чаю хотите? — спросил я утомлённо. Всё же хозяин кабинета.

— Благодарю. Не располагаю временем. — Глазки Спиридовича сощурились. — Ещё одно уточнение… Вы, конечно, заметили, что мемуары Палена — документ специфический. В некотором смысле деликатный.

— Заметил, — сказал я коротко. Трудно спорить с очевидным.

— Так вот… Буду вам чрезвычайно признателен, если вы о нём распространяться не станете — нигде и ни с кем. А ещё лучше забудете о его существовании. Прошу самым настоятельным образом.

Ну, вот мы и добрались до самого интересного.

— Хотите взять с меня подписку о неразглашении? — осведомился я с некоторой иронией.

— Обойдёмся без неё, — отрезал Спиридович. — Ни министр, ни я не сомневаемся в вашей порядочности и лояльности. Тем более, что просьба моя — это фактически передача высочайшего пожелания.

Ну, если высочайшего, какие могут быть варианты? Я молча наклонил голову.

— Вот и славно, — сказал Спиридович.

Энергично поднявшись и взяв шляпу, уже в дверях произнёс вдруг:

— Вы, конечно, понимаете, что ваш временный руководитель Сверчков — фигура на пару-тройку недель, не больше.

— Мы тут, в отделении, между собой так и решили, — подтвердил я.

— Сейчас министр подбирает кандидатуру нового начальника, — продолжал Спиридович. — Я мог бы рекомендовать вас. Ваши профессиональные способности, энергия, опыт, служебная и личная репутация — всё в вашу пользу. Несколько молоды, но это пройдёт… — Скривил губы в лёгкой улыбке. — Полагаю, Пётр Аркадьевич не возражал бы. Что вы насчёт этого скажете?

Предложи он мне всё бросить и заняться поиском лондонского Джека-Потрошителя, я удивился бы меньше.

Зачем Спиридовичу это нужно? Хочет гарантировать моё молчание насчёт записок? Да нет, вряд ли. Не такая уж великая персона следователь Морохин, чтобы затыкать ему рот столь крупным куском. Кресло покойного Говорова — это очень, очень серьёзно… Оставалось предположить, что в мою пользу сложились разные обстоятельства, и начальство неожиданно решило оценить меня по заслугам. А я и не против… Он, небось, уже и справки обо мне навёл, и предварительно с министром говорил…

— Очень признателен за предложение, Александр Иванович, — сказал наконец, откашлявшись. — В высшей степени неожиданно… Прошу два-три дня, чтобы всё обдумать. Я должен взвесить свои способности и возможности. Не хотелось бы подвести рекомендателя и вообще…

Спиридович кивнул.

— Согласен. — Вернувшись к столу и не присаживаясь, он быстро написал на листе бумаги несколько цифр. — Позвоните мне в конце недели. Вот номер. Надеюсь услышать ваше согласие… Да! — Посмотрел исподлобья. — Забыл спросить: вы часом копии с этого документа не снимали?

— Зачем? — удивился я.

— Рад, коли так. С вашей стороны это было бы опрометчиво, — бросил Спиридович. — И ещё… Пока суд да дело, я велел Сверчкову выписать вам наградные в размере месячного жалованья.

От неожиданной заботы я опешил.

— Спасибо, конечно…

— Это вам спасибо. С делом справились отлично.

Попрощавшись, удалился. А я остался и долго ещё сидел в кабинете, куря папиросу за папиросой.

Спиридовича я, в общем, не обманул — никаких копий с документа я не снимал. Это сделал Ульянов. Он взял записки на вечер и вернул следующим утром. Не сомневаюсь, что за это время он их сфотографировал. Однако зачем они ему? Неужели всё-таки решил опубликовать? Но одно дело публикация, подготовленная знаменитым историком, и совсем другое, когда её автор — никому не известный офицер контрразведки. Нет, что-то тут не сходится… Я уж не говорю, что отныне игры с мемуарами Палена обойдутся игроку очень дорого.

Руками Спиридовича царь-батюшка взял ситуацию под контроль. Записки изъяты, а значит, на публикацию фактически наложено августейшее табу. Что и неудивительно, учитывая англоманию императора. С учётом его политического курса Великобритания, как жена Цезаря, должна быть выше подозрений. Какой там архив! Николай запрёт мемуары в личный сейф, а то и уничтожит.