Схватка (повести о чекистах) - Юзеф Янушевич Принцев

— Знакомы ли вы с Проматоровой Людмилой Николаевной?

Тарновская секунду промедлила, потом твердо ответила:

— Знакома. Это очень состоятельный человек, она работает на судах загранплавания. Но у нас с нею отношения прямо-таки враждебные, и я о ней ничего говорить не буду.

— Ездила ли с вами Проматорова когда-нибудь в Таллин?

— Я не буду отвечать на этот вопрос!

— Знакомы ли вы с Зинаидой Бубновой?

— Да. Это моя соседка по дому — живем на одной площадке.

— У вас отношения с нею нормальные?

— Да.

— Что означает список, который был спрятан у вас под одеждой и найден у вас при личном обыске? Вот этот, который начинается словами «Клевер...» и кончается словами «...два фарфоровых бюста — 20 000 рублей»?

— Я на этот вопрос отвечать не буду. Я, вообще, не буду отвечать ни на один вопрос, потому что я ни в чем не виновата. Кроме того, я человек верующий и прошу дать мне Библию, чтобы я могла молиться богу!

— Ваша просьба будет учтена, — вежливо ответил Герасимов и прекратил допрос.

«Ужас! Ужас, я погибла! Но главное — главное, я должна быть четкой... Мне надо хорошо все обдумать, все продумать, все выяснить... Утром паук спустился на паутине прямо на стол — я еще сказала тогда: какая-то новость... Вот она — новость! Если им известно про Зинку и про Людку, значит, мое дело очень плохо. Очень, очень плохо... Вопрос: что они знают? О Люде — все буду отрицать: там я ничего не знаю, ни к чему не прикасалась. Да! Ну а с Зиной? Бубниха топить меня не будет — вся в долгу, как в шелку. Себе во вред не скажет...

А что, неужели вышли уже на Симакова? Нет, не должно быть. Вот что у меня плохо, нет у меня информации нужной!.. Неужели Витюля не поможет? Нет, не поможет, потому что ему, наверно, ничего обо мне не известно. Надо добиться, чтобы мне дали немедленно свидание с Ленкой — сестре не откажут, должны дать. А через Ленку сообщить Витюле, чтобы пустил все свои связи в ход. Главное, не дать разгореться! Поэтому главное сейчас — от всего отказываться, ни в чем не сознаваться — до его решения. Он даст знать...

Может, маму вызвать? Мама — ветеран, папа — профессор, это на них действует. Мама приедет, начнет охать, ныть, слезу пускать — противно это... Но — надо! В моем положении нельзя быть разборчивой невестой... Про Андреса не спросили ничего, а ведь там телефон его есть. Значит, спросят. Неужели догадаются? Номер телефона есть — по номеру найдут. Но откуда они знают, что это Таллин? Ой, дура я, знают, конечно: он же спросил про Таллин! Дура, дура, зачем таскала с собой эти телефоны, записки? Нет чтобы спрятать, закопать, сжечь!..

Как же, сжечь! С моей кодлой без учета нельзя, враз выпотрошат. Нет, учет нужен. Социализм — это учет — так учили в университете... Господи, при чем здесь университет? И когда это было: гражданское право, уголовное право... Латынь какая-то в голове вертелась: «Авэ, Цезар, моритури тэ салютант...» Господи, чушь какая! Что это я про мертвых вспоминаю? Намек? Примета? Нет, «вышка» мне не грозит... А контрабанда в крупных размерах — могут подвести... Только не это! Только не это!..

Буду думать про что-нибудь другое, а то можно свихнуться! О чем, бишь, я? Да, латынь учила... «Амикус когносцитур аморе, море, оре, ре...» — друга узнаю по любви, нраву, внешности, поступкам... Где они, друзья, нравы, поступки?.. Какие там нравы: кто с кем переспал, кто кого нагрел — купил подешевле, продал подороже...

Нет, маму надо вызывать. Пусть срочно едет, пишет во все инстанции, пусть трясет своими орденскими книжками, справками. Мама — это таран, — упорства хватит, добьется! А мне, главное, надо молчать, молчать! Пусть они передо мной раскрываются, пусть говорят, а я буду делать выводы — не они, а я буду делать выводы!..»

«...В связи с выявлением новых данных по контрабандной деятельности гражданки Тарновской Т. С. и связанных с нею лиц, а также необходимостью многочисленных следственных действий с целью выяснения роли каждого из участников преступной группы, прошу срок расследования по делу Тарновской Т. С. продлить на один месяц, до 17 мая 1980 года.

Следователь Герасимов.

12 апреля 1980 г.»

— Ну и какие у нас будут выводы? — спросил Виктор Борисович.

За последние два дня лицо его приняло землистый цвет от бессонницы. Кроме того, Герасимов знал, что начальник мучится язвенной болезнью, которую деликатно называл гастритом. Но в этой суматохе, которая возникла после ареста Тарновской, до гастрита ли было? Он и обедать-то забывал...

— Вывод такой, Виктор Борисович, — сказал Берестов, — что самим нам с этим делом теперь не управиться: столько людей по делу проходит!..

— Это не вывод, — холодно заметил Виктор Борисович, — это жалоба на собственную лень! Я спрашиваю, какие мы можем подвести первые итоги? Что ты скажешь, Петр Васильевич?

— У меня, Виктор Борисович, один эпизод из головы не выходит: насчет случайного задержания на квартире Тарновской некоего Клобукова. Очень неясная фигура. По всем остальным эпизодам более-менее ясно. Зинаида Бубнова — личность однозначная, она и запираться не стала: все рассказала, как подыскивала для Тарновской канал через границу с помощью Симакова. Шофера она купила с потрохами: он, говорит, мне симпатизировал и ни в чем не мог отказать... По словам Симакова — а они совпадают с показаниями Бубновой, — он перевез за кордон две иконы и три картины, в том числе и портрет кисти Федотова. Я думаю, Симаков не очень-то понимал, какую ценность он увез за границу. Да он и уверяет, что за перевоз контрабанды не получил ни гроша, даром все делал!

— Допустим, — вставил Берестов, — Бубнова рассчиталась с ним натурою...

Виктор Борисович остановил его:

— Давайте обойдемся без намеков! — И снова обратился к Герасимову: — А что тебя беспокоит по Клобукову?

— Да ведь что беспокоит: в момент обыска на квартире у Тарновской появляется этот Клобуков, кандидат наук, доцент научно-исследовательского института, автор сорока научных трудов, и говорит: зашел случайно к своему знакомому, бывшему мужу Тарновской, с которым дружу...

— Бывает, — обронил Виктор Борисович.

— А кто такой Тарновский Георгий Петрович? Бывший офицер, бывший комендант общежития, два года