Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

остерегся такого тяготеющего к монизму утверждения; я даже самое научное, художественное и религиозное познание не могу отнести целиком к сфере психического, ибо если, как показали ученые, мы за наши познания награждаемся (поощряемся, подкрепляемся) эндогенными опиатами, то о чистой психичности здесь уже не может быть речи. «Одно является другим, и нами овладевает сомнение, не будет ли все это разделение на душу и тело в конечном счете всего лишь искусственным приемом разума», – замечает Юнг58. Мною такое сомнение не овладевает, ибо я наверное знаю, что это деление искусственно.

Слово «взаимная», я надеюсь, запретит нам иерархизацию. Юнг пишет: «Подобно тому как обеспечивающая жизнь материя тела нуждается в душе, чтобы быть жизнеспособной, душа также должна располагать живым телом, чтобы ее образы могли жить»59. Тут принципиальная взаимозависимость, а не господство и подчинение, то есть всякое господство одной природы над другой тотчас же отзывается диссонансом, нередко болезненным.

Слово «имманентная» мне необходимо для того, чтобы избежать всяческого спинозоизма и психического спиритизма. Максим Исповедник учит нас, что душа «создана ни до ни после тела, а одновременно с ним»60. Карл Густав Юнг призывает нас «свыкнуться с таинственной истиной, что душа – это проявившаяся внутри жизнь тела, а тело – проявившаяся вовне жизнь души, что то и другое – одно целое…»61.

4. Феноменологически исследовать психосоматику я предполагаю не психологическим и не физиологическим путем, ибо обе эти науки так или иначе, в той или иной степени оказывают предпочтение одной из природ: физиология – соматике, психология – психике. «Принципиальная двойственность высшей нервной (психической) деятельности человека, наличие в ней объективно регистрируемого и субъективно переживаемого компонентов порождает сомнения в целостности психологии как единой науки», – замечает Павел Симонов62. Согласен. Но хочу добавить, что физиология в этом смысле производит на меня еще менее целостное впечатление. Стало быть, для исследования диалектической психосоматики нам нужна некая синтетическая наука, не ангажированная только психическим или только физиологическим. Такая наука, как мне кажется, уже начала свое становление. Она называется психофизиологией; Гельмгольц был одним из ее основателей, а Павел Симонов – на нынешнем этапе ярчайший ее представитель.

5. Психосоматическая взаимосвязь динамически диалектична. Разве душа наша ежесекундно не отрицает нашу телесность, но так животворяще отрицает, что в каждый последующий момент происходит диалектическое снятие противоречия, и мы живем, пока в нас творится этот великий психосоматический синтез, составляющий наше естество и, похоже, единственное возможное содержание всяческой жизни.

6. Наконец, эту имманентную взаимосвязь психики и соматики надо рассматривать исторически, то есть эволюционно и во временной перспективе. Говоря, скажем, об амебе, можно ли допустить, что тело у нее имеется, а души ну совершенно никакой нет? Если можно, то чем тогда эта амебья живая соматика будет отличаться от физической телесности кристалла, атома, электрона? Как с помощью этой одинокой соматики амебе удается вырабатывать условные рефлексы? Натыкаясь на подобного рода вопросы, ученые-эволюционисты с начала прошлого века стали все более склоняться к тому, чтобы допустить некую долю психизма для любой формы органической жизни, для животной – почти обязательно. К этому вопросу мы еще вернемся. А сейчас…

§ 92

…Сейчас важно понять и договориться, что само человеческое знание также и так же диалектично, то есть тезисно в своем основании, антитезисно в процессе развития и синтетично в плодоносящих результатах. Как в жизни, так и в знании непрестанно творится гегелевский «ауфхейбунг». А посему рукописи не только не горят, не только никогда не завершаются, но беспрестанно лгут, и с каждым разом лгут все более правдиво, все более истинно.

Тут опять художник сказал лучше, чем удалось бы сказать ученому: «Мысль изреченная есть ложь». В этой тютчевской строке фундаментальных гносеологических закономерностей не меньше, чем в булгаковской метафоре негорящих рукописей.

Если мы окинем взглядом все совокупное развитие человеческого знания, то в первый момент наше внимание привлекут яркие антитезисные события. Не только смертельно-скандальные Бруно и Галилей, но и менее отчаянные Ньютон, Дарвин, Фрейд и Эйнштейн явятся нам прежде всего отрицателями предшествующих ступеней познания. В облике этаких прометеев предстанут перед нами художественные гении: Леонардо да Винчи, преобразовавший, по сути, все техники и методики предшествующей живописи, все манеры и стили изменивший; Микеланджело, сделавший то же самое в скульптуре и многое старое сокрушивший в живописи и в архитектуре; Эль Греко, готовый сбросить на землю сикстинские росписи Микеланджело и заменить их своими собственными, более «духовными» и в техническом отношении, как он заявил, не менее совершенными. В Барселоне, в музее Пикассо, я видел несколько залов картин, на которых последовательно, ступенчато и почти эволюционно отрицается и расчленяется один из шедевров мировой живописи – «Менины» Веласкеса: словно от адского огня вспучивается и ползет вверх глаз бедной инфанты, лица сгорают до треугольников, тела обезображиваются до ромбов и трапеций… – на наших глазах пожирая обыденно-прекрасного и таинственно-живого Веласкеса, Пикассо насыщает нового себя, жиреет примитивно-геометрическое тело его искусства, наглеет и хорохорится дьявольски-абстрагирующий дух…

В истории религии едва ли не самыми яркими отрицателями мы вынуждены будем признать Заратуштру, Моисея, принца Гаутаму, Мохаммеда.

Казалось бы, знанием правит его величество Антитезис. Однако, если взглянуть повнимательнее, мы увидим, что в диалектическом становлении знания тезис обладает мощными оборонительными средствами. «Война (Полемос) – отец всех, царь всех: одних она объявляет богами, других – людьми, одних творит рабами, других – свободными», – писал древний провозвестник диалектики Гераклит Эфесский63. Но он не уточнил, что люди при этом постоянно хотят стать богами, а рабы – освободиться. То есть, столкнувшись с антитезисом, тезис, как правило, вступает с ним в активное противоборство, фактически превращаясь во второй антитезис. Например, в чистом виде ламаркизм тезисен и перед отрицающим его дарвинизмом довольно беспомощен. Но стоит появиться и оформиться дарвинизму, как почти сразу начинает трансформироваться и ламаркизм, к тезисной своей энергии добавляя отрицающую мощь, направленную прежде всего на отрицающий его дарвинизм; обороняющийся тезис и название получает иное – неоламаркизм и постепенно от защиты переходит к нападению, становясь своего рода антитезисом антитезиса; хотя синтеза еще не произошло, но уже не совсем понятно, кто больше кого отрицает и кто сильнее нападает – дарвинизм на неоламаркизм или неоламаркизм на дарвинизм; последний вынужден уже принять форму антитезиса антитезису антитезиса – то есть, чтобы не проиграть сражение, вынужден стать более вооруженным неодарвинизмом.

Тут, мне кажется, действует целый ряд сложных закономерностей, на некоторые из них я уже сейчас попробую указать.

Во-первых, в поступательной диалектической войне лишь сторонний наблюдатель может условно распределить воителей по шкале тезис – антитезис – синтез; сами действующие лица, вернее, противоборствующие