Орловский и ВЧК - Владимир Черкасов-Георгиевский

— Лезьте туда! — сказал Гжегош. — С той стороны вас ждет слуга Войтек. Он выведет на улицу. Я думаю, что вас здесь выследил человек, который, пся крев, крутился около дома в тот день, как вы сняли у меня квартиру. Он длиннорукий, длинноносый, какого-то замогильного вида, Матка Боска Ченстоховска…

— Это чекист Скорбин, которого я сегодня застрелил. Значит, он следил за мной последние дни и, установив эту квартиру, доложил в ЧеКу. Вам тоже нужно уходить, пан Гжегож!

— А кто придвинет буфет? — заметил седовласый Анжиевский, поправив длинные «шляхетские» усы. — Нет, меня не должны ж тронуть. Что я сделал? Я пустил жить комиссара, о неладах которого с ЧеКой знать не знаю.

Орловский нырнул в проем и очутился в темной комнатушке, где услышал:

— Я Войтек. Вы, пан, вже в соседнем доме. Следуйте за мной.

Они прошли по коридорчику, заваленному рухлядью, и оказались на лестнице парадного. Здесь тоже было оконце над дверями. Орловский принес из коридора ящик, встал на него и увидел через стекло, что из выбитой двери двухэтажки чекисты вывели его старого варшавского приятеля Гжегоша Анжиевского с высоко поднятой головой.

Резидент при начавшейся на него облаве не мог отправляться на Финляндский вокзал и пытаться перебраться через границу. Наиболее безопасно Орловскому осталось скрыться на квартире недавно появившегося в Петрограде поручика Буравлева, откуда предпринимать следующие действия.

Лейб-гренадер Алексей Буравлев удивленно посматривал у себя дома на гладко выбритого «ксендза» Орловского. А тому пришлось теперь переодеваться в одежду поручика (удача, что сходную размером), потому что после ареста варшавянина Анжиевского чекисты в облаве на беглого комиссара могли обращать внимание именно на поляков.

Полночи просидели подпольщики, обдумывая возможность перехода Орловским советско-финской границы. Буравлев, пытавшийся пробиться через нее напролом, лучше других знал тщетность такой затеи. Как не прикидывали, а пришли к очевидности, что не осталось в Орге проводников, опытных курьеров, способных сделать это даже для резидента. Можно было надеяться лишь на помощь дружественной ВНР.

Однако исключалось обращение по этому поводу к капитану Знаменскому. Он едва уцелел, возвращаясь из зарубежья даже отлично знакомым ему морским путем. Но в разговорах Буравлева с однополчанином Мурашовым тот затрагивал тему заграничной переброски офицеров. Алексей вспомнил, что Костя упоминал финских контрабандистов, которые иногда соглашались переправить того или другого за большие деньги. Орловский, добывший для Белой армии немалые ценности хотя бы весенней операцией против банды Гаврилы, в сложившихся обстоятельствах имел право не экономить. «Орговцы» решили, что утром Буравлев отправится к Мурашову, чтобы позондировать эту возможность ухода.

Надо было ложится спать на считанные часы до рассвета. Но гвардии поручик, думая, что уж больше не придется им так задушевно обсудить дела, коснулся и самого главного. Бывший студент исторического факультета, он заговорил о том, что стеснялся высказать по Сухаревскому своему пьянству Ивану Ивановичу Мореву:

— Бронислав Иванович, ведь совершился великий возврат к прошлому… Мы вернулись к ужасам Деоклециановой солдатески, Спартаковщины и Германской крестьянской войны шестнадцатого века. Мы вернулись к французской Жакерии, к нашей Великой смуте семнадцатого столетия, к нравственному развалу Тридцатилетней войны, к гнусностям Пугачевщины, к мерзостям Маратовщины, ко всему тому, что познала Франция после Ватерлоо и испытала Германия после Иены. Мы увидели у себя исполинское повторение Парижской коммуны.

Сидящий за столом у самовара Орловский откинулся на спинку стула, потер пальцами непривычно голый подбородок и печально усмехнулся:

— Ежели говорить историческими категориями, это, безусловно, так, Алексей. Та смута, которая прекратилась с избранием первого Романова, возобновилась в полной силе триста четыре года спустя, едва Государь Николай Александрович отрекся от престола. Романовское время было временем усиления и возвеличения нашего Отечества, для его продления и трудились мы, правые монархисты. Поэтому разрушители России пошли против Царя. Свергли изменники того, кого посмели клеветнически называть Николаем Кровавым, и их «бескровная революция» залила кровью страну. Правые были разбиты, Русь пала. Торжество Родзянки и Львова привело к Ленину и Троцкому.

— Как горько, что никогда нам теперь не уйти от вопиющего факта! — качал головой лейб-гренадер. — В течение трехсот лет работали Романовы и создали великую империю. В течение нескольких месяцев камергер российской революции, форейтор большевичества Родзянко, отвратительно смехотворная Брешко-Брешковская, гучковы, терещенки, керенские довели ее до гибели.

После этого они не сказали друг другу больше ни слова, легли спать, не раздеваясь, с револьверами под подушкой.

Утром Буравлев указал Орловскому адрес Мурашова, по которому отправлялся. Лейб-гренадер почему-то обнялся с ним, словно уже прощаясь, и ушел по морозным улицам выполнять самое ответственное задание резидента.

На 4-й Линии, подходя к дому № 5, где под фамилией Оглашов жил его друг, Алексей, не вынимая руки из кармана казакина, взвел курок револьвера. Он вошел во двор, по-питерски замкнутый домами в колодец с единственным входом-аркой через подворотню одного из зданий. Поручик направился к нужному парадному и перед тем, как открыть его дверь, по установившейся привычке проверяться на «хвост», резко обернулся.

Буравлев успел увидеть, что в арке сзади кто-то метнулся, выскакивая на улицу. Гренадер остановился, делая вид, что ищет нечто в карманах, уже внимательно ощупывая взглядом двор. Все, вроде, было как всегда, в соседних подъездах открывались и закрывались с выходящими людьми двери. Правда, из парадного Мурашова никто не выходил. Странно это было, потому что царило самое оживленное время утра. Буравлев медленно достал портсигар, стал тягуче доставать, потом разминать папиросу.

Человек, мелькнувший на входе во двор, как только Алексей подошел к двери, ведущей в жилище нелегала Мурашова, вполне мог быть чекистом, если у того была засада. Именно так он, наблюдающий по двору, должен был отсекать единственный путь отхода возможного гостя Кости. А то, что Буравлев, скорее всего, шел к Оглашову-Мурашову, можно было понять даже по его офицерски выпрямленной спине.

Заходить в подъезд, попахивающий мышеловкой, лейб-гренадеру не захотелось. Он решил выяснить, случайно ли кто-то спрятался от него на улице. Наконец, закурил и зашагал, скрипя снежком, обратно к арке… И в тот же миг настороженный Алексей услыхал, что дверь, от которой он отошел, мягко распахнулась и вышедший из нее человек почему-то остановился, словно притаился.

Поручик обернулся: у подъезда стоял, несомненно, чекист. Этот сухощавый малый, одетый в солдатскую папаху и теплую офицерскую шинель явно с чужого плеча, держал, как и он, правую руку в кармане и не успел отвести глаз, которыми уставился в затылок Буравлеву.

«Засада! — убедился Алексей. — Но пока ни чекист на выходе из двора, ни этот не уверены, к Косте ли я шел. Значит, чекист, прикрывающий двор с улицы, захочет проверить мои документы».

Показывать даже