Схватка (повести о чекистах) - Юзеф Янушевич Принцев

картины, иконы и книги изъяли — что там осталось терять? Я и предложил Белявскому: давай сдаваться добровольно. Он заартачился, потому что у него рыльце было в пушку, связи у него какие-то нехорошие через его бывшую жену, которая опять-таки вышла замуж за англичанина... И что этих баб на англичан тянет — ума не приложу? Впрочем, Татьяна за Баламбеса собралась идти замуж. Но я думаю, Баламбес ей только для начала: если бы Татьяне удалось дать деру за рубеж, она там сразу какого-нибудь миллионера охмурила бы — такая пройда!..

Потолковали мы с Сашей Белявским крупно и решили разбежаться в разные стороны — он на Кавказ подался, а я возвратился в Ленинград. Иду с повинной головой, которую, надеюсь, меч не отрубит.

И вот теперь я и подхожу к самой главной ошибке в моей жизни, к тому самому «глобальному» просчету, о котором я упоминал выше. Не потому я иду с повинной, что в компетентных органах сидят шустрые ребята, нет. И не потому, что решил перековаться и встать в ряды честных тружеников, которые прокладывают БАМ и бурят нефть в Сургуте. Мой ларчик открывается просто: я понял, что при этом строе, который называется советским, не светит мне стать хозяином жизни. Я так понимаю: хозяин жизни тот, кто заставляет других работать на себя, а сам наслаждается жизнью — вот мое понятие, что такое «хозяин жизни». А что здесь, в Советах, могу иметь я? Деньги? Коллекцию картин? Виллу? Могу. Могу, но только день и ночь должен изворачиваться, дрожать, опасаться (да, дрожать и опасаться, я честно признаюсь, что все время опасался не только милиции, а всех: соседей по даче, чтобы не видели лишнего, приятелей, чтобы не облапошили; ту же Татьяну с ее авантюризмом, того же Батрака, который по комбинациям всем нам сто очков вперед даст). Да ведь и Батрак дрожит! Виду не подает, а знаю я — дрожит...

А пусть и не дрожит — что из того? Здесь, в Советах, можно иметь большие деньги, разбогатеть как Крез (есть, есть и такие в социалистическом государстве рабочих и крестьян), но у этого Креза — унизительная судьба, такая, как сейчас у меня, скромного комбинатора в области коллекционирования картин: некуда податься! Допустим, я приобрету еще сто картин. У социалистического общества возникнет законный вопрос: откуда сие? На какие средства? А не лучше ли, если эти сто картин украсят стены государственного музея?.. Или начнешь вкладывать бумажные купюры в золотые изделия, в кольца с бриллиантами — а дальше что? Нацепишь эти цацки на себя и на свою любовницу и пойдешь в пиццерию или в гриль-бар, чтобы на тебя там полюбовались? Гриль-бар — это тебе не «Уолдорф-Астория»! Некому, некогда и негде показывать свои бриллианты, так что складывай их в кубышку, в эмалированные бидоны, закапывай глубоко в тайники и жди лучших времен. А чего ждать? Ждать, что Советской власти не будет? Боюсь, скоро состаришься и загнешься, а Советская власть безболезненно переживет такую потерю.

Короче, сколько бы у тебя ни было денег, в нашем любезном отечестве они капиталом не станут: кое-что из Маркса я все же усвоил. Даже имей миллион, завод на него не приобретешь, чтобы на этом заводишке человек сто работало ради твоей прибыли. Причем чтобы работали не подпольно, тайно, а чтобы по закону: я — владелец, они — наемные рабы. То есть чтобы как там, на Западе.

Оценив трезво все это, я и решил, что проиграл по всем статьям. Надо идти каяться, приносить в жертву накопления, чтобы иметь потом возможность уехать к любимой невесте Маргарит, сперва в Скандинавию, а потом в Австрию, к Бобу, а то и за океан. Тем более что я, как уже упоминалось, кое-что отправил с этой крошкой заблаговременно.

Что же касается виллы в Соснове, то гори она синим пламенем, после того как она перестала быть моей. Судьба ее меня сейчас не интересует, как не интересует судьба Татьяны, Саши, Батрака или Клобукова. Меня интересует лишь моя собственная судьба, и за нее я буду драться. Итак, пора собираться и ехать в здание, расположенное по такому труднопроизносимому для меня адресу: Литейный, 4.

Через тернии — к звездам!..

Глава шестая

КОНСУЛЬТАНТ

— Подведем итоги, — сказал Виктор Борисович. — Что у нас еще остается слабым местом?

— Нет у нас больше слабых мест! — запротестовал Берестов. — Всё сейчас сделали как надо.

— Что мне нравится в тебе, Владимир Иванович, — сказал Яковлев, — так это твой оптимизм. И чего я в тебе не люблю, так это твою самоуверенность. Дел еще непочатый край! Во-первых, надо написать постановление о продлении срока расследования до сентября...

— Братцы, что делается, — тяжело вздохнул Берестов, — июль на дворе, а мы ни травы, ни деревьев не видим!.. Преступники — кто в бегах, кто где, а нам солнце светит только через окно собственного кабинета. Где справедливость?!

— А во-вторых, — игнорируя слова Владимира Ивановича, продолжал Виктор Борисович, — я так думаю, что пора брать Клобукова под стражу. У вас какие мысли насчет этого?

— Я это еще в апреле предлагал! — не сдержался Берестов. — На третий день, как Тарновскую задержали.

— Твое мнение, Петр Васильевич? — обратился к Герасимову Виктор Борисович.

— Я согласен, — ответил Герасимов, помедлив. — Давно пора, тем более что сейчас, после признания Тарновской, у нас уже сомнений нет. Боюсь только, что он за это время успел спрятать концы в воду.

Виктор Борисович озабоченно поглядел на него, подбородком повел так, словно пытался проверить, на месте ли ворот его рубахи, хотя ворот был расстегнут: в кабинете у Виктора Борисовича, несмотря на открытую форточку, было душно, полуденное солнце, заглядывая в высокий двор-колодец, падало прямо на пол посередине кабинета.

— Показания Тарновской — это для нас не главное. Главное, что Андрес Суур опознал его на снимке и дал показания, что именно этому человеку он отдал чемодан с картинами, приготовленными для контрабанды. Кроме того, Клобукова опознал водитель такси, который в Таллине вез Клобукова с чемоданом от дома Суура. Но и это не самое главное. Главное, что час назад звонили эстонские товарищи и сообщили, что Суур добровольно помог следствию. Он созвонился с Клобуковым, сказал, что есть срочная возможность переправить чемодан за границу, Рантаннен настаивает на этом. И Клобуков согласился, сказал, что чемодан с картинами хранится