Схватка (повести о чекистах) - Юзеф Янушевич Принцев

погиб, Клобуков уже не был прежним Витей, честолюбивым, но, в сущности, маменькиным сынком, которому так хотелось сделать командирскую карьеру, стать, может быть, генералом. Собственно, тот, старший, предопределил его жизнь, сказал, что надо учиться в институте. А еще дал ему жену и сказал: «С нею ты будешь жить удобно!» И он покорно взял в жены эту, ныне тяжело дышащую в соседней комнате женщину, даже не показав ее родителям. Мать больше не увидела сына, хотя в первое время в Тулу, где жили отец с матерью, Клобуков посылал раз в году коротенькие открытки, но вот уже пятнадцатый год, как не делает этого. Однажды отец приехал к нему, был тяжелый, унизительный разговор, и больше они не встречались. Теперь, когда за плечами уже сорок пять, Клобуков понял неотвратимый смысл фразы из пушкинской трагедии: «Но если в ней единое пятно, единое, случайно завелося, тогда — беда!..»

Он стал нелюдим, сдержанным в выражении чувств. Вежливый в обращении со всеми — старшими и младшими, начальниками и подчиненными, он не сближался ни с кем; не любил компаний. Собеседников выбирал осторожно.

Впервые он заинтересовался искусством тогда, когда работал начальником производства на домостроительном комбинате под Ленинградом. Работал хорошо (даже был награжден медалью), появились свободные деньги, но именно тогда заработки утратили для него необходимый смысл. Деньги были, но они не были для Клобукова чем-то таким, что следовало бы копить. Покупать золото, чтобы украшать нелюбимую жену, — стоило ли на это тратить жизненную силу?

Однажды, будучи в Ленинграде, он зашел в магазин-салон Художественного фонда на Невском проспекте. Так, без всякой цели зашел, хотя и раньше любил, отрываясь от своей железобетонно-строительной действительности, заглянуть на выставку живописи — только для того, чтобы не уподобляться многотысячной массе строителей, для которых кубы и квадратные метры составляли предмет разговоров не только на работе, но и дома, в праздничном застолье, в специализированном санатории и даже на рыбалке.

Переходя от одной акварели к другой, от одного живописного полотна к другому, он случайно зацепился взглядом за небольшой пейзаж в темной рамочке: деревенская изба, изгородь из березовых жердей. Пейзаж чем-то понравился ему, и Клобуков вдруг понял, что ему хотелось бы видеть этот этюд у себя дома, на стене, справа от письменного стола. Он даже как бы воочию увидел этот холст там, на стене, и неожиданно решил: куплю!

Но также неожиданно для него цена на картину оказалась очень высокой — сто семьдесят рублей. Он удивился такой цене, но колебался недолго: раз приняв решение, он не любил менять его. И даже успокоил себя необычным предположением: а что, если лет через двадцать окажется, что я приобрел почти за бесценок шедевр?..

Эта покупка изменила весь ход его жизни. Он понял, во-первых, что совсем не разбирается в живописи, его оценка художественного полотна находилась на уровне «нравится — не нравится», не более. И как человек, умеющий действовать системно, он занялся историей изобразительного и декоративного искусства, архитектуры, причем изучал не так, как в институте, а для себя, глубоко.

А во-вторых, именно тогда он понял: чтобы заниматься всем этим глубоко, по-настоящему, для этого времени у него, строителя, нет и не будет.

Поняв это однажды, он со свойственной ему целеустремленностью решил изменить образ жизни. Для этого поступил на курсы по повышению экономического образования, с небывалой основательностью изучил цикл предметов и вскоре уже работал в институте доцентом кафедры переподготовки и повышения квалификации инженеров-строителей. Попутно он продолжал заниматься искусствоведением, завел обширный круг знакомств среди коллекционеров, причем на различных уровнях: среди подлинных знатоков и собирателей живописи и среди «жучков», отирающихся с толстыми портфелями возле комиссионных и букинистических магазинов.

И все это время он помнил о главной цели, которую сформулировал для себя еще тогда, когда покупал этюд с забором из березовых жердей: у него будет уникальная коллекция картин. Пусть не самая обширная, но уникальная. С самого начала он отдавал себе отчет, что достичь этого будет непросто, но давно уже Клобуков усвоил истину: если идти долго и упорно к цели, избрав верный путь, то цель будет достигнута. И он пошел к ней.

Пятнадцать лет путь казался правильным и цель оправдывала его поступки. И вот теперь нелепый случай с Тарновской рушит все планы. Рушит? Ну, нет, дорогие шерлок-холмсы, мы еще поборемся...

Герасимов, войдя в кабинет Яковлева, плотно прикрыл за собой дверь и сказал:

— Он в проходной, через две минуты будет здесь.

Виктор Борисович кивнул, продолжая листать бумаги в папке с тесемками. Нашел фотографию Клобукова, еще раз всмотрелся: могучего сложения, грузный мужчина, крупное лицо с широким, чуть расплывшимся носом, широкие темные брови. Взгляд тяжелый из-под бровей — нет, такой не откроет свои карты, будет держаться до конца.

В дверь постучали.

— Войдите! — предложил Виктор Борисович, указав предварительно Герасимову, чтобы тот сел в сторонке, за маленьким столиком.

Дверь открылась, и вошел Клобуков. Виктор Борисович не смог сдержать удивления, и было отчего: вошедший Клобуков был совсем не похож на того, с фотографии.

— Здравствуйте, — сказал вошедший тихим вежливым голосом, — я не ошибся: мне сказали, что меня вызывает товарищ Яковлев. Это вы?

— Да, это я, — сказал Виктор Борисович, поднимаясь. — Проходите, садитесь, пожалуйста!

В его словах прозвучала какая-то нежелательная интонация, и это раздосадовало Виктора Борисовича.

Дело было не в том, что он увидел не того Клобукова, которого ожидал увидеть. На фотографии Клобуков был в строгом темном костюме, а в кабинет вошел он одетый более чем небрежно: скороходовские стоптанные босоножки, плохо отутюженные светлые брюки с пузырями на коленях, ворот рубахи расстегнут. Костюм Клобукова довершала бесформенная, орехового цвета шерстяная кофта поверх рубахи — это в такую-то жару!.. Но не в одежде было дело. Лицо Клобукова было такое же, как на фотографии, круглое, брови так же широки, прическа та же, а вот взгляд — совсем другой: в этом взгляде не было ничего тяжелого, подозрительного. Это был взгляд доверчивого, готового к услуге человека, который не то что беспокоить не будет никого, но сам готов претерпеть любые лишения, только бы угодить своему ближнему. Так и казалось: не хватает ему только полотенца, перекинутого через руку, да традиционной косоворотки — и перед тобою вылитый половой из какого-нибудь дореволюционного трактира.

От взгляда Герасимова не укрылось мгновенное замешательство его начальника. Петр Васильевич сперва не понял, в чем дело, потому что кто-кто, а уж Виктор Борисович умел разговаривать со всяким людом. Но Виктор Борисович