Схватка (повести о чекистах) - Юзеф Янушевич Принцев

— Исключительно нет! — живо отозвался Клобуков. — Абсолютно нет! Это совершенно разные... разные области, так сказать, духовного и материального, что ли, существования.

— Андреса Суура знаете? Знакомы с ним? — спросил Виктор Борисович.

— Простите, кого?

— Андреса Суура, жителя города Таллина.

— Первый раз слышу о таком!

— Ознакомьтесь, пожалуйста, с показаниями Суура о том, что вы его знаете и бывали у него на квартире в Таллине.

Клобуков повел плечами, будто хотел сбросить невидимый груз. Однако не спеша принялся читать, а, прочитав, объявил спокойно:

— Оговор! Я не знаю, кому это выгодно, но это чистейшей воды оговор. Показания какого-то Суура я не подтверждаю, поскольку не знаком с ним и никогда не посещал его квартиру.

— А вот еще... — начал было Яковлев, но Клобуков перебил его:

— В связи с вышесказанным мною нет никакого смысла знакомить меня с другими показаниями этого и подобных ему лиц!

— Да нет, — терпеливо выслушав его, сказал Виктор Борисович, — я хотел предъявить вам не другие показания Суура, а запись его телефонного разговора с вами. Суур сам предложил следственным органам сделать такую запись, когда вы указали ему, где находится чемодан с предметами искусства, приготовленными для передачи финскому гражданину Рантаннену.

Клобуков потер рукой лоб, произнес медленно:

— Прошу вас... Я плохо себя чувствую, видно, поднялось давление... У меня гипертония. Я прошу прекратить допрос.

— Пожалуйста, — согласился Виктор Борисович. — Вам сейчас окажут медицинскую помощь. Но я должен предупредить вас, что мы вынуждены, в интересах расследования, содержать вас в дальнейшем под стражей. Вот санкция прокурора!

Из показаний Клобуковой Агнии Константиновны, 1935 года рождения, пенсионерки, жены В. Н. Клобукова:

«Мой муж по характеру — человек выдержанный, замкнутый, дорожит своим авторитетом на службе и в быту. Под его влиянием мы у себя дома гостей не принимаем, и сами не любим ходить к кому-либо, тем более что у меня болят ноги — я страдаю водянкой. Однако моя болезнь не влияет на его хорошее отношение ко мне, я ему благодарна. Получилось само собой, что у Виктора Николаевича свой круг знакомых, а у меня свой. Нас обоих это устраивает.

Сколько помню его, он всегда интересовался искусством, покупал и изучал литературу по искусству, посещал выставки, коллекционировал картины. Но он не настоящий коллекционер, потому что коллекционер тот, у кого сотни картин. А Виктор Николаевич покупал картины только изредка, последний раз он зимою купил в Москве два холста Зарубина. В Москву и Таллин он часто ездил в командировки по служебным делам. Кроме того, у мужа под Москвой живут родители, отец и мать».

Из письменного заявления Александра Баламбеса, жителя Хельсинки, в ответ на приглашение приехать в Ленинград для дачи показаний по делу Тарновской:

«В связи с тем что я не считаю себя виноватым и не желаю ожидать решения суда в камере тюрьмы, но, учитывая, что мои показания необходимы следствию, считаю себя обязанным сказать:

1. Ни разу, ни одного разу я не перевозил ни одного предмета через границу в обход таможни.

2. Я не принимал никакого участия в спекулятивных махинациях Татьяны Тарновской и даже не знал о них. Доказательством тому, что я считал ее честным человеком, является мое желание вступить с нею в брак, о чем было подано заявление в загс города Ленинграда. Но теперь я подумаю, поступать ли так, если на меня нагло клевещут.

3. Если надо, чтобы я ответил на какие-то вопросы, я готов ответить по телефону.

Подпись».

— Саша, здравствуй, дорогой! Это Таня! Как ты живешь, дорогой, что делаешь? Ты счастлив?

— Очень мало. Почти нет.

— Почему, дорогой?

— Потому, что ты там!

— Но пойми, дорогой, как хорошо, что мы можем сейчас говорить с тобой! Я благодарна этим людям, которые дали нам такую возможность.

— Ты что, смеешься надо мной? Разве ты можешь звонить мне когда угодно, совершенно нормально?

— Когда угодно — нет, но я попросила следователя, чтобы нам предоставили такой разговор, и вот — звоню тебе. Ты еще не разлюбил меня?

— Слушай, Таня, какие глупости ты говоришь! Разлюбил — не разлюбил!.. Ты же в тюрьме сидишь, и меня туда хочешь посадить!

— Не сердись, дорогой! Я не хочу посадить тебя в тюрьму, но ты должен мне помочь. Я тебя прошу, я умоляю — позвони Сеппьо, мужу Марты, пусть он скажет Рантаннену, чтобы тот возвратил картины, которые недавно получил: две картины Айвазовского, «Охоту на кабана» и еще две. Они сейчас должны находиться в таможне, в Хельсинки. Пусть он отправит их назад, в Ленинград. В Ленинградскую прокуратуру. Ты сделаешь это, золотце мое?

— Я сделаю, я позвоню. Только зачем ты впутываешь меня в свои темные дела — я этого ничего не знаю! И еще моих родителей впутала в эту историю!

— Я не впутывала.

— Не знаю, чем они провинились перед тобой? Зачем обливаешь их грязью?

— Я с твоими родителями давно не общаюсь. Я нахожусь, между прочим, в тюрьме, ты это знаешь прекрасно!

— Знаю.

— Если знаешь, то зачем обвинять меня? Не ты арестован, а я! Мне тоже хочется жить, и я прошу тебя, помоги, позвони Рантаннену!..

— Я позвоню, только ты меня в свои дела не впутывай! Я тут живу только на свою зарплату, надеюсь только на свои руки. Если ты думаешь, что мыть машины — это работа для миллионеров, то ошибаешься!

— Я знаю, дорогой, что тебе трудно, но и мне нелегко. Прошу тебя, помоги мне, помоги следствию!

— Я готов помочь следствию, но у меня уже есть судимость за плечами, я хорошо знаю цену каждому слову. Я понимаю, что из-за тебя я теперь отрубил себе дорогу в Союз лет на десять. А у меня там родители, ребенок! Родители намучились из-за меня еще в первую судимость, а их снова впутывают в грязную историю. Я запрещаю тебе впутывать их имена! Мало того, что вы с Юрой Костровым наговариваете на меня, что я тут живу не по средствам, с женщинами гуляю, марками швыряюсь... Меня это возмущает!

— Саша, дорогой, я ничего про тебя не наговариваю, это тебя неправильно кто-то проинформировал. Когда я приеду к тебе, я все тебе объясню!