Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

Верхние части души фактически тождественны «уму».

Любопытно исполнена тема «воли». Спиноза различает волю и сферу желаний. «Отдельные желания, нуждаясь для своего существования в особой причине, не могут почитаться свободными, но необходимо имеют характер, сообразный с породившими их причинами»121 (курсив мой. – Ю. В.). «Между волей и отдельными желаниями такая же разница, как между белизной и отдельными предметами белого цвета…»122. Люди обычно осознают свои желания, не понимая причин, их вызывающих. То, что именуется волей, представляет собой универсальное понятие, обобщающее бесчисленное количество отдельных мыслей-идей. «Воля и разум… одно и то же»123. «Воля есть только рассудочное понятие»124. Свободную волю Спиноза начисто отрицает.

Меня здесь привлекает, разумеется, не рассудочность воли, а то, что воля решительно выдворяется из области пассивных состояний и полагается в ту жизненную сферу, где у Спинозы господствуют «аффекты-действия», представляющие собой, напомню, трансформированные разумом бывшие «аффекты-страсти». Именно тут, в сердцевине души, получувственная индукция соприкасается с интуитивной дедукцией. Мне эта, у Спинозы лишь предполагаемая, психическая архитектоника в скором времени очень пригодится.

Тем паче, что в моей ормологической апперцепции императивные мотивы этики Спинозы звучат приблизительно так: посредством разума, прежде всего с помощью интуитивно-дедуктивной способности души, старайся превращать пассивные состояния в активные. Не пытайся устранять неустранимое, подавлять неподавляемое, а противопоставляй неразумному – разумное, пассивному – активное, несвободному – свободное и таким образом трансформируй свое внутреннее существо. Подобная трансформация станет возможной, когда множественным пассивным необходимостям ты внутри себя противопоставишь универсальную, активную и разумную необходимость, распространяющуюся как на отдельного человека, так и на весь мир. «Свобода есть познанная необходимость»! Вокруг этого знаменитого мотива Гегель вскорости сочинит целую симфонию. Но сам мотив услышал и положил на нотную бумагу Спиноза.

Спиноза придал ему эмоционально мажорное звучание: господство активного над пассивным, разумного над неразумным сопровождается исключительной и подлинной радостью. Истинное мышление всегда сочетается с радостью понимания истины. Чем большему удовольствию мы подвергаемся, тем к большему совершенству приходим, тем более становимся необходимым образом причастными к божественной природе. Радость в истинном мышлении – это часть познавательной любви к Богу, потому она не содержит в себе ничего отрицательного. Блаженство, которое заключается в любви к Богу, не есть награда за добродетель, но сама добродетель, и мы наслаждаемся не потому, что обуздываем свои страсти, но, напротив, вследствие того, что мы наслаждаемся нашим блаженством, мы в состоянии обуздывать свои страсти.

§ 117

Лейбниц. На первый взгляд, его онтологический бесконечный плюрализм, все эти «монады», бесчисленные, неделимые, непространственные, лишь по видимости своей подобные геометрическим точкам, а на самом деле чисто метафизические, одухотворенные, то есть некие души, как бы существа… они не могут ни возникнуть, ни погибнуть, такие же древние, как сам мир… как любил говорить Лейбниц, «не имеющие окон», то есть нет двух монад, которые могли бы иметь когда-нибудь какие-либо причинные отношения между собой… они и самое Вселенную отражают не потому, что Вселенная воздействует на них, но потому, что Бог дал им такую природу, которая самопроизвольно порождает этот результат, и так далее и тому подобное – чем в этой лейбницевской бытийственной экспозиции можно нам одариться и как тут ормологически вооружаться? Тем более что человеческое тело, оказывается, полностью составлено из множества монад, каждая из которых бессмертна.

Но, повторяю, «на первый взгляд». Если симфонически вслушаться в лейбницевский вселенский хорал, если в этом всемирном калейдоскопе стеклянных бус не концентрироваться на единичной зернистости, а постараться услышать сферическую гармонию, внутреннее живое движение, которым проникнуты и каждая отдельная бисеринка и вся божественная Glasperlenspiel, то очень перспективное может родиться впечатление.

Прежде всего начинает разрабатываться тема субстанциальной активности. Явной ошибкой Спинозы Лейбниц считает то, что первый «довел до крайности учение, отнимающее у тварей силу и действие»125. Именно сила составляет сущность монады, она ее центр. «Субстанция есть существо, способное к действию»126. Повсюду разлита «первичная активная сила, которую можно назвать жизнью»127. Даже в неорганических телах скрыты органические монадные силы, сообщающие им определенную структуру. Сила не есть ни дух, ни материя, но принцип, без которого немыслимо ни духовное, ни материальное. Монады включают в себя и духовную и материальную составляющие. Лейбниц нередко именует субстанцию-монаду аристотелевским словом «энтелехия». Где-то в глубине партитуры звучит даже намек на еще не открытый принцип сохранения энергии: «Сумма всех движущихся сил природы постоянна, в природе всегда сохраняется одно и то же количество живой силы».

В отличие от пантеистического Спинозы Лейбниц, как мне слышится, пытается отделить тварное от нетварного и наметить хотя бы некоторую трансценденцию между ними. Хотя лейбницевский бог – тоже субстанциальная монада, хотя он подчеркнуто интеллектуален (чаще всего он именуется Надмирным Разумом), однако эта божественная монада иерархически противопоставлена прочим монадам; это – наивысшая из возможных монад, обладающая наивысшей свободой воли, наивысшим самоопределением, и эта ее верховность такова, что вся остальная множественная субстанциальность как бы отодвигается на второй план, в своей смутности и низости отделяясь от Наивысшего и Наисущего. Божественная монада не заключает все оставшееся бытие в пантеистические объятия, не сливается с ним, а энергизирует, симфонизирует, творит и развивает все несовершенное, примитивное и недостаточное. Сила, которой вполне самостоятельно оперируют все монады, ноуменально-онтологически не им принадлежит – она создана высшей монадой, божеством. Надмирный Разум – это уже не мир, а нечто над ним стоящее. Да, Разум, но в этом божественном Разуме Лейбниц различает три, как мне кажется, чрезвычайно важных для нас атрибута: «могущество, которое есть источник всего, потом знание, которое содержит в себе все разнообразие идей, и, наконец, волю, которая производит изменения или созидания…»128.

Продуктивна психография Лейбница. Из психосоматики исключается картезианский дуализм. Лейбниц называет «схоластическим предрассудком» представление о том, «будто душа может совершенно отделиться от тела»129.

Смутные интуиции прежних философов о глубинной бессознательности человека у Лейбница аранжируются в целую «теорию бессознательных представлений». Даже в самом развитом духовном существовании, утверждает великий немецкий философ, бессознательные представления как бы дополняют представления сознательные. Они могут иметь бесконечно малую величину, совсем не являться сознанию, но и тогда в психике человека они играют гораздо большую роль, чем обычно полагают. Как только прекращается деятельность сознательных представлений, бессознательная душевная жизнь сразу вступает в свои законные права, оставаясь тогда единственно возможной. Эти бессознательные представления Лейбниц называет «малыми перцепциями». Они сродни ощущениям (может быть, даже тождественны им) и характеризуют, как бы мы сейчас сказали, латентное состояние человеческой психики, особенно ярко проявляясь во время сна.

Душа. У Лейбница она –