Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

и познающее начало, и движитель всяческой монады, и сама монада, во всяком случае, ее ядро и сущность. Но из этого ормологического сумрака проступают некоторые продуктивные психологические контуры. Во-первых, как считает Лейбниц, ни в коем случае нельзя называть душу человека «чистой доской». Даже в самом начале жизни человека его душа – не доска, и тем более не чистая. В условиях самого первичного и самого простого опыта познавательная деятельность с необходимостью предполагает наличие некоторых принципов, делающих возможным осмысление происходящего. Если уж сравнивать человеческую душу, то не с доской, а с глыбой мрамора, прожилки которого намечают формы будущей статуи. В равной мере несправедливы рассуждения о каких-то врожденных идеях – изначально в человеке заложены лишь потенциальные возможности, которые реализуются в процессе чувственного опыта и познавательных действий души.

Во-вторых, ошибочно противопоставлять разумное чувственному, ибо они взаимодействуют. В-третьих, хотя каждая монада сущностно душевна и всяческая жизнь есть некая душа, тем не менее душой в выраженном ее проявлении можно называть только такие монады, восприятия которых «более отчетливы и сопровождаются памятью»130. В-четвертых, содержательной стороной души являются перцепции, то есть восприятия, соответствующие ощущению.

Дух. В человеческом организме душа трансформируется в дух. Понятие «дух» обозначает всю сферу человеческого познания. Душа, как мы помним, наполнена «перцепциями». Дух же обладает способностью самопознания, самоуглубления человека в свою внутреннюю познавательную деятельность. «Думать о каком-нибудь цвете, – уточняет философ, – и сознавать, что думаешь о нем, – две совершенно различные вещи…»131. Содержательно дух не перцептивен, а «апперцептивен», то есть, по Лейбницу, устремлен к рефлективному самоуглублению. Именно в духе реализуется человеческое «Я», познается сугубая индивидуальность каждого человека, его личностная неповторимость. Дух неделим и бессмертен, но оказывается, что он (1) неподвижен, (2) в сознании человека он занимает меньшую часть, (3) не он, а божество осуществляет чистое познание – человеческий дух стеснен чувственностью и потому способен постигнуть лишь случайные истины факта.

Воля. Вырисовываются довольно оригинальные антропологические мелодии.

Воля есть врожденное, присущее душе стремление. Наше хотение не определяется каким-то другим хотением. Мы не «хотим хотеть», а «хотим действовать». В основе волевого акта лежит выдвинутый Лейбницем «принцип достаточного основания», согласно которому ничего не происходит без какого-либо основания. Однако, когда мы имеем дело со свободными факторами, причинами для их действий является «склонность без необходимости» (на всякий случай запомним этот термин). Человеческий поступок всегда мотивирован, но нет логической необходимости в достаточном основании для его действия. Что это за склонности, что за основания, определяющие или включающие волевые механизмы? Неясно. Но складывается впечатление, что структурно воля у Лейбница уже не является органической частью психики и тем более не может быть отождествлена с разумом, с сознанием. Мотивы, определяющие человеческое поведение, могут быть настолько сложными, что наш разум не в состоянии охватить их в целом и анализировать по частям. Какие-то «конечные причины» законодательно управляют всей нашей жизнью и, согласно им, «души действуют… посредством стремлений, целей и средств»132.

Судя по внешним признакам, Лейбниц не слышит эволюционной ритмики. Все его монады возникли одновременно, вместе с совокупной Вселенной; происхождение одной монады из другой, по Лейбницу, принципиально невозможно.

Вместе с тем монады ступенчато иерархичны. Они образуют иерархию, в которой одни монады возвышаются над другими по ясности и отчетливости, с которой они отражают Вселенную. Каждая последующая ступень в монадной иерархии выявляет то, что было более или менее скрыто и туманно в предшествующей. Жизненная сила есть у всех монад, но по мере восхождения по иерархии усиливается концентрация, возрастает степень этой единой жизненной силы. Бессознательные представления отличаются от сознательных опять-таки лишь по степени; и то, что в низах иерархии выглядело совершенно бессознательным, там, где имеются «более отчетливые восприятия, сопровождаемые памятью»133 (мы тут запросто можем представить себе животных), выглядит уже как «душа»; а вершины своей познание достигает в человеческом «духе», являя нам «апперцепцию», то есть самопознание и рефлексию. При этом подчеркивается, что познание присуще любой монаде, «душа» объединяет человека с животным миром, количество смутности изменяется в соответствии с иерархическим достоинством той или иной монады. Между природой и духом, между бессознательным и сознательным существом нет принципиальной противоположности или непроходимой пропасти, но есть бесчисленное множество переходных ступеней.

Не кажется ли вам, что в этой провозглашенной не-эволюционности, словно в коллекции палеонтологических окаменелостей, запечатлены следы восходящей исторической последовательности жизни?

§ 118

Локк. Этого феака я сейчас воспринимаю как разрушителя, вернее, как «чистильщика», проведшего широкомасштабную и продуктивную зачистку враждебного для ормологии философского пространства. Он так рьяно напал на всяческую рационалистическую мелодику, что в философской симфонике отныне зазвучала тема пассивности человеческого ума, его зеркальности по отношению к «идеям-образам вещей». Он так придирчиво начал проверять гносеологические документы у субстанции, что она в страхе от него ускользнула, а Локк решил, что она есть «не что иное, как неопределенное предположение неизвестно чего»134. Он подверг задержанию мотивы о врожденности идей, но лейтмотивы врожденных предрасположенностей после недолгой проверки выпустил на философскую свободу135. Он создал фильтрационный пункт для всяческого опытного знания и, как мне кажется, весьма перспективно стал отличать внешний опыт от внутреннего, решив, что внутренний опыт в принципе может функционировать независимо от внешнего136. Особенно ценным мне представляется оперативное донесение о том, что внутренний опыт – источник времени.

Исполнять Локка мне сейчас нет надобности, но из уважения к великому английскому философу, видите, я выделил для него отдельный параграф.

§ 119

Шеллинг. Его непросто исполнять, так как он имеет обыкновение передвигать краеугольные структуры своей антропологической архитектоники; зрелый Шеллинг разрушает то, что утверждал ранний Шеллинг, а поздний Шеллинг мечется между обеими своими творческими стадиями; он «неустойчив в частностях», он «бросается из одной сферы в другую», – говорит про него Арсений Гулыга137. Я бы добавил: Фридрих Вильгельм в фаустовском смысле «двоедушен».

Шеллинг вводит принцип изначального тождества реального и идеального, объекта и субъекта, материи и сознания. Но это тождество в природе не абсолютно, оно не исключает, а, напротив, предполагает дуализм. «Любая действительность, – поясняет Шеллинг, – предполагает уже раздвоение. В явлениях действуют противоположные силы. Учение о природе, следовательно, предполагает в качестве исходного принципа всеобщую двойственность, а чтобы постичь ее – всеобщее тождество материи. Ни принцип абсолютного различия, ни принцип абсолютного тождества не дают истины, истина заключена в их объединении»138. Это изначальное тождество ранний Шеллинг называет «разумом», поздний – «материей».

Какова бы ни была эта первоматерия или разумное первоединство, их ни в коем случае нельзя противопоставлять духу. Мертвой природы нет, природа – это жизнь. То, что в природе кажется мертвым,