Путь инквизитора. Том первый, том второй. - Борис Вячеславович Конофальский

сеньора. Уверяю вас, архиепископ далеко не всегда может снять человека, тем более такого, которого вам в Мален назначил. Поступить так — значит настроить против себя многих знатных людей в княжестве. А то будет сильно на руку недругам его.

— И что же мне делать? — спросил кавалер удивленно. — С горцами у меня война, я по просьбе архиепископа ее затеял, оттого и с герцогом у меня распря, и опять же по просьбе курфюрста. С купцами из Фринланда я в ссоре из-за долгов, он просил их притеснять. Где же мне помощь искать? Были у меня союзники в городе, так и город теперь для меня закрыт, и епископ тамошний отнюдь не друг. А теперь и в архиепископе я не вижу опоры. Уж не бросить ли мне затею, не уйти ли с людьми моими из Эшбахта?

— Уж и не знаю, что вам посоветовать, друг мой, — отвечал аббат. — Но, чтобы отстранить епископа из столь влиятельной фамилии от кафедры, нужна веская причина. Я же в прошлый раз говорил вам, что дело это почти безнадежное.

«Ах, веская причина? Что ж, такая причина у меня есть».

И лекарь его брат Ипполит, и Агнес говорили в один голос, что хворь кавалера последняя от его же норова горячего происходит, что злиться ему нельзя, что пагубно для него это. Но как тут спокойным быть, как сохранять хладнокровие, когда не чувствуют ноги нигде опоры верной? Словно по зыби болотной ходит, а не по тверди. Едва сдержал он себя, чтобы не кинуть этому монаху с добрым и приветливым лицом слова резкие. Нет, сдержался, сдержался.

«Что ж, хотел отдать то в дар, теперь отдам то за услугу».

— Я привез с собой телегу экссонского серебра в слитках. Там ровно двадцать пудов, сия причина для архиепископа может считаться веской?

— О! Это умно. Слухи ходили о том, что вы нашли спрятанное в реке сокровище мужиков, правда, никто не знал, как велико оно.

«Никто не знал, и надеюсь, никто не узнает!»

Волков тут разозлился на этого монаха, хотя виду старался не показывать, что давалось ему нелегко. Лицемер из него был не очень хороший, все его мысли и чувства всегда появлялись у него на лице. Но теперь он пытался даже улыбаться. И продолжал смотреть на монаха. Смотрел и словно увидел то, что до сих пор ему видеть не доводилось. Увидал он, что за всей дружелюбностью и теплотой прячется прожженный делец, каких мало. Не всякий банкир так хорош, даже Науму Коэну тихий и добрый, всегда ласковый брат Илларион в деле своем не уступит. А разве могло быть иначе, разве мог умный и все уже видавший на своем веку курфюрст-архиепископ назначить на эту должность иного человека? Это вам не кафедра в Малене, куда всякого дурака за фамилию благородную назначают. Это казначей, один из главных людей при всяком дворе.

И тут вдруг рыцарю явилась недобрая мысль: он понял, что все надежды на этого монаха заканчиваются для него тратами. Так было в Хоккенхайме, к тому шло и сейчас.

А аббат тем временем, не видя в собеседнике неприятных перемен, быстро посчитав в уме, отвечал:

— Коли перечеканить двадцать пудов серебра, так архиепископу хватит на две недели, если, конечно, долгов не возвращать. Это большие деньги, большие. А это все серебро, что есть у вас?

На последний вопрос кавалер отвечать не собирался, он сказал казначею без всякой мягкости:

— Сразу передам вам все двадцать пудов, как только отзовете с кафедры Малена нынешнего епископа и поставите на кафедру ту брата Николаса, о котором я уже с вами говорил.

Аббат словно и не заметил ни в голосе, ни в речи кавалера ультиматума.

— Что ж, это причина веская, весьма веская, я уже устал искать деньги, чтобы латать дыры в казне его высочества. После войны и чумы мы никак не оправимся. Немедленно иду к нему и буду хлопотать по вашему вопросу. Как все прояснится, дам вам знать, а вы пока к сеньору не ходите.

— Не пойду, а вы уж будьте так добры, похлопочите, — отвечал кавалер, прежде чем откланяться.

Как рад он был, когда шел в монастырь к аббату, словно к старому другу, а выходил сумрачен, как будто друга того потерял. Да, он не был ребенком, все понимал, знал, как устроена власть, для того и тащил сюда телегу с серебром. Он собирался торжественно преподнести серебро в дар архиепископу и матери церкви, но, честно говоря, думал, да что там, он был уверен, что вопрос с епископом Малена уже решен. Ведь не только ему это было нужно. И либо архиепископ этого не понимал, либо… либо за эту его просьбу желал получить с него побольше.

И все-таки Волков надеялся, что за делами и заботами князь церкви просто не придает должного значения его желанию сменить епископа в Малене, а казначей не может или не желает донести до сеньора важность этого дела. Да, ему придется самому говорить с архиепископом еще раз.

⠀⠀

⠀⠀

Глава 31

⠀⠀

Кузнец-оружейник Яков Рудермаер на его земельке-то обжился, обстроился. Кузня, поначалу небольшая да нестройная, теперь выглядела совсем иначе. Все здесь было по делу, умно, а само место прибрано.

Баба на сносях, увидав кавалера, вскрикнула.

— Чего ты, чего? — засмеялся Волков. — Авось не воры.

— Ой, да я знаю, что не воры. Так, от дури перепугалась, — отвечала женщина, краснея, — я знаю, вы господин наш.

— Верно. — Фейлинг помог господину слезть с коня, и Волков достал из кошеля талер, протянул женщине. — То не мужу, то тебе, за испуг и на чадо твое. А где муж твой?

— Я тут, господин. — Яков Рудермаер подошел и поклонился Волкову.

— А, вот и ты, вижу, ты хозяин толковый. — Кавалер оглядывал все то, что выросло на мусорном пустыре у стены, который он некогда купил. — Все у тебя хорошо, все ладно.

Он снова полез в кошель, думал дать кузнецу двадцать монет, но пожадничал, вытащил десять.

— Господин, — нерешительно беря деньги, сказал мастер, — это вы мне за новые мушкеты платите? Так у меня новых всего два готово, господин Вилли, когда вы на войну ехали, недавно всё забрал.

— Нет, это тебе за твое усердие, а про мушкеты я тебе вот что скажу: нужно делать их крепче.

— Крепче? — удивился Яков Рудермаер.

— Да, многие из твоих мушкетов трещинами пошли. А некоторые так разорвало с ущербом для людей.

— Не может быть такого! — закричал кузнец.