Хватит выгорать. Как миллениалы стали самым уставшим поколением - Энн Хелен Петерсон

стиле 80-х годов). Нам устраивали «шикарный» ужин за хорошие оценки, чтобы поощрить, по словам моей мамы, «достижение, на которое ушло много времени». Родители также вывозили нас за пределы нашего маленького городка – в Сиэтл или Спокан – и водили в музеи, чтобы мы знали, как вести себя в обществе.

И все же все это планируемое воспитание меркло на фоне бесконечных игр почти полностью без присмотра. Мы жили в глухом переулке относительно нового района. Поблизости не было парков, но за нашим домом была огромная полоса незастроенной земли, которую все называли «джунглями», что в детстве создавало ощущение если не реальности, то неограниченной дикости.

В нашем районе было много детей, и мы долгими часами играли вместе: у меня во дворе, у них во дворе, а затем, став старше, на улицах и в «джунглях». Мы были соседями с моим первым другом детства, поэтому казалось, что между нашими домами нет границ. Мы вместе катались на велосипедах, делали крепости из поваленных рожковых деревьев, часами ловили кузнечиков. Лето было таким диким бескрайним простором, на котором то тут, то там встречались уроки плавания, турпоходы и неделя в Каникулярной библейской школе. Но в основном каждый развлекался как мог: на улице, на велосипеде, в бассейне, в своей комнате.

У нас с братом было в основном беспечное детство, которое, как и многие миллениалы, мы периодически противопоставляем чрезмерно контролируемой жизни современных детей. Другие взрослые миллениалы тоже вспоминают о свободе: Райан, выросший в среднеклассовом пригороде Канзас-Сити штата Миссури, вспоминает бесконечные дневные посиделки дома с братьями, пока родители работали в 80-х и ранних 90-х. «Мы часто торчали дома и терроризировали друг друга, – говорит он. – Я залезал на дерево на заднем дворе, чтобы спрятаться от братьев, а они брали шланг и обливали меня, чтобы я спустился. Когда хотя бы один из родителей был дома, мы могли без присмотра играть во всем районе».

За Мэри, родившейся в 1985 году в сельской Вирджинии, в детстве «почти не присматривали»: ее отец был священником богатой общины, но у них никогда не было нормальных денег. «Я играла и читала одна в поле за домом, – вспоминает она, – бродила одна по церковному городку через дорогу, училась готовить странную еду на кухне и долго бродила одна по окрестностям».

Эмили выросла на ферме в Иллинойсе, ближайший маленький город был от них в 8 км. «Я могла вскочить на лошадь, когда захочу, – говорит она, – прыгать с тарзанки в стог сена, искать раков под мостом и строить свой городок в лесу».

Но большинство таких свободных миллениалов, с которыми я общалась, либо были уже взрослыми, либо выросли в сельской местности, где не было преступности. По мере распространения идеалов планируемого воспитания укрепилось поведение «родителей наседок», которое охарактеризовано неотрывным вниманием к детям; «наседки» проводят с детьми больше времени, особенно после школы и в выходные, хотя раньше эти дети были предоставлены сами себе.

В статье «Гипероберегаемый ребенок», опубликованной в журнале Atlantic в 2014 году, муж Ханны Розин отмечает, что их дочь, которой тогда было десять лет, за всю свою жизнь, вероятно, провела без присмотра не более десяти минут[38]. Розин усилила присмотр и одновременно попыталась обезопасить детские игры после двух ключевых событий конца 70-х годов. Сначала в 1978 году в Чикаго малыш серьезно поранился на трехметровой горке. Его мать, которая шла по пятам, прежде чем он провалился в щель на вершине горки, подала в суд на Чикагский парковый округ и компании, ответственные за строительство и установку горки.

Иск, который впоследствии был удовлетворен за $9,5 миллионов, был одним из нескольких, которые положили начало волне «реформ детских площадок» по всем США. Тогда на тысячах детских площадок по всей стране поменяли крепления, ставшие внезапно «опасными», на якобы более безопасное и почти всегда стандартизированное новое оборудование (когда я училась в начальной школе, на смену качелям-балансирам и каруселям пришли горки, сделанные из жесткого электризующегося желтого пластика; престарелые миллениалы наверняка помнят такие).

А потом в 1979 году в Манхэттене пропал шестилетний Этан Патц, после того как мать наконец разрешила ему самому ходить до остановки школьного автобуса. Эта история гремела в национальных новостях и наряду с похищением и убийством четырехлетнего Адама Уолша из Флориды породила панику по поводу пропавших детей, «опасных незнакомцев» и повсеместной угрозы растлителей малолетних. В начале 80-х годов на упаковках молока впервые стали появляться фотографии пропавших детей; 38 миллионов человек посмотрели документальный фильм о похищении Уолша, названный в эфире 1983 года просто «Адам»; Рональд Рейган объявил день исчезновения Патца Национальным днем пропавших детей.

При всеобщем переполохе «преступления против детей» на самом деле не обострялись в начале 80-х годов, а с начала 90-х годов они вообще пошли на спад. «Ребенок из счастливой, полной семьи, который идет на автобусную остановку и не возвращается домой – это по-прежнему национальная трагедия, а не эпидемия», – пишет Розин. Но ощущение возросшей опасности для детей, хоть на игровой площадке, хоть в общественном месте, вынудило родителей (у которых есть возможность и время) не пускать или сократить пребывание в этих местах.

Переживание из-за «опасных незнакомцев» во многом вытеснило другие тревоги, связанные с изменением понимания семьи, увеличением числа работающих матерей, ослаблением сообщества и присущей ему сплоченности. Многое родители не могли контролировать, но где и как играет ребенок, находится ли он под постоянным присмотром – вот что было в зоне их ответственности.

К 2000-м годам, когда миллениалы пошли в среднюю школу и колледж, «родителей наседок» стало пруд пруди – их было легко распознать, а еще легче высмеять. Но еще в 1996 году социолог Шэрон Хейс описала это явление в своей книге «Культурные противоречия материнства» (The Cultural Contradictions of Motherhood). «В целом, – писала она, – методы надлежащего воспитания детей трактуются как ориентированные на ребенка, сформированные экспертами, требующие эмоционального вовлечения, труда и финансовых затрат»[39].

Решающим словом здесь является «трактуются»: если родители из среднего класса посчитали определенный стиль воспитания идеальным, не факт, что по опыту он будет лучшим. Например, как показывает Ларо, в воспитании детей низшего и рабочего классов некоторые принципы имеют огромную ценность, но почти не встречаются в планируемом воспитании. Один из самых важных – «естественное взросление», когда родители сознательно или бессознательно не контролируют ребенка, что развивает в детях любопытство, независимость и умение самостоятельно договариваться со сверстниками.

На практике поворот к планируемому воспитанию означал отказ от одичалой, бродячей жизни, о которой мы с Розин с такой любовью вспоминали. Уличные игры превратились в соревновательные лиги, которые курировали и тренировали взрослые. Дети все