Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

Конечной ценностью – целью трудов алхимиков – является открытие и воплощение смысла самой жизни: стремления к полноценному субъективному существованию, природа которого выражается в искусном жонглировании возможностями, присущими материальному/неизвестному миру. Эта конечная цель – гармония души, как у мифологического героя, проявляющаяся в мире, рассматриваемом как эквивалент самосознания. Достижение такого состояния – создание философского камня – представляет противоядие от тленности бытия, сопутствующей грехопадению (возникновению [неполноценного] самосознания). Lapis philosophorum – это действующая сила преобразования, эквивалентная мифологическому герою-искупителю, способная превращать неблагородные металлы в золото. Это нечто более ценное, чем золото, – ведь герой важнее любого из своих подвигов. Полноценное алхимическое действо, главной целью которого является создание философского камня, схематично представлено на рисунке 66.

Рис. 66. Алхимическое действо как миф об искуплении

Алхимия представляла собой оживший миф о человеке-спасителе. Традиционное христианство перестало приносить плоды, призывая к поклонению чему-то внешнему как средству искупления. Алхимики обнаружили ошибку этого постулата, переосмыслили его и пришли к выводу, что на самом деле необходимо отождествление с Искупителем, а не поклонение ему. Они достигли понимания того, что мифы о спасении имели подлинную силу, когда их воплощали в действии, а не просто абстрактно верили в то, что они описывали. То есть признание Христа величайшим человеком в истории, сочетающим божественную и смертную природу, не было достаточным выражением веры. Истинная вера есть попытка человека лично пережить миф о герое – добровольно взвалить на себя крест бытия, соединить в себе противоположности и стать активным сознательным посредником между вечно созидающими силами известного и неизвестного.

Заключение. Божественность интереса

Аномалии появляются на границе между хаосом и порядком, они таят угрозу и многое обещают. Положительный аспект преобладает, если происходит добровольный контакт с неизвестным и исследователь идет в ногу со временем. Человек должен проанализировать все предыдущие необычные ситуации, усвоить информацию, которую они несли, усовершенствовать с помощью этого знания свою личность и окружающий мир. Угрожающий аспект преобладает, когда столкновение с аномалией случается неожиданно и исследователь не понимает, что происходит. В этом случае человек не хочет признавать предыдущие ошибки и не может извлечь из них пользу. Его личность деградирует и мир начинает рушиться.

Феномен интереса – предшественник исследовательского поведения – говорит о том, что аномалия может быть полезной. Интерес проявляется, если возникает необычная ситуация, которую все же можно осмыслить, – если то, что скрывается в области неизвестного, отчасти понятно. Таким образом, если верно и дисциплинированно следовать велениям интереса, душевные качества человека совершенствуются, а окружающий мир обновляется и обретает стабильность.

Интерес – это дух, манящий из области неведомого, зовущий из-за стен, возведенных обществом. Следует прислушиваться к призыву этого духа и покидать защитные границы детской зависимости и подросткового слияния с группой, чтобы воссоединиться с обществом и омолодить его. Храня верность личному интересу, то есть развивая подлинную индивидуальность, человек отождествляет себя с героем. Это делает трагичное существование терпимым и сводит к минимуму ненужные страдания, которые сильнее всего портят жизнь.

Все хотят услышать это послание. Рискуйте своей безопасностью. Смотрите в лицо неизвестному. Перестань лгать себе и прислушивайтесь к велениям сердца. Вы вырастете над собой, и мир станет лучше.

Вступление

Куда ускользнуть от него, этого пасмурного взгляда, глубокая скорбь которого въедается в тебя навсегда, от этого вывороченного взгляда исконного недоноска, с головой выдающего его манеру обращаться к самому себе, – этого взгляда-вздоха! «Быть бы мне кем-либо другим! – так вздыхает этот взгляд, – но тут дело гиблое. Я таков, каков я есмь: как бы удалось мне отделаться от самого себя? И все же – я сыт собою по горло!»

На такой вот почве самопрезрения, сущей болотной почве, произрастает всяческий сорняк, всяческая ядовитая поросль, и все это столь мелко, столь подспудно, столь бесчестно, столь слащаво. Здесь кишат черви переживших себя мстительных чувств; здесь воздух провонял скрытностями и постыдностями; здесь непрерывно плетется сеть злокачественнейшего заговора – заговора страждущих против удачливых и торжествующих, здесь ненавистен самый вид торжествующего. И сколько лживости, чтобы не признать эту ненависть ненавистью! Какой парад высокопарных слов и поз, какое искусство «достохвальной» клеветы! Эти неудачники: какое благородное красноречие льется из их уст! Сколько сахаристой, слизистой, безропотной покорности плещется в их глазах! Чего они, собственно, хотят? По меньшей мере изображать справедливость, любовь, мудрость, превосходство – таково честолюбие этих «подонков», этих больных! И как ловко снует подобное честолюбие! Не надивишься в особенности ловкости фальшивомонетчиков, с каковою здесь подделывается лигатура добродетели, даже позвякивание, золотое позвякивание добродетели. Что и говорить, они нынче целиком взяли себе в аренду добродетель, эти слабые и неизлечимо больные: «одни лишь мы добрые, справедливые, – так говорят они, – одни лишь мы суть люди доброй воли». Они бродят среди нас как воплощенные упреки, как предостережения нам, – словно бы здоровье, удачливость, сила, гордость, чувство власти были уже сами по себе порочными вещами, за которые однажды пришлось бы расплачиваться, горько расплачиваться: о, до чего они, в сущности, сами готовы к тому, чтобы вынудить к расплате, до чего жаждут они быть палачами[651].

В книге Джеффри Бартона Рассела «Мефистофель. Дьявол в современном мире»[652] я обнаружил рассуждения о «Братьях Карамазовых» Достоевского. Рассел анализирует доводы Ивана в пользу атеизма. Эти аргументы более чем убедительны:

Приводимые Иваном примеры зла, взятые из ежедневных газет 1876 г., незабываемы: помещик, затравивший собаками крестьянского мальчика на глазах матери; извозчик, который хлещет кнутом свою упирающуюся лошадь «по кротким глазам»; родители, которые на всю ночь запирают крошечную дочь в холодном отхожем месте, а она стучит в стенки, умоляя о прощении; турок, который забавляет ребенка сверкающим пистолетом перед тем, как разнести ему выстрелом голову. Иван знает, что подобные ужасы происходят ежедневно и примеры можно умножать до бесконечности. «Я взял одних деток, – говорит Иван, – чтобы вышло очевиднее. Об остальных слезах человеческих, которыми пропитана вся земля от коры до центра, я уж ни слова не говорю»[653].

Рассел отмечает:

Отношение зла к Богу в век Освенцима и Хиросимы снова становится центром философских и богословских дискуссий. Проблема зла может быть поставлена просто: Бог всемогущ, Бог есть совершенное благо; такой Бог не позволил бы злу существовать – но зло существует, следовательно, не существует Бог. Вариации на эту тему почти бесконечны. Эта проблема, разумеется, не только