Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

Ясно, что бессознательное [неизвестное] их побороло, и они оказались беспомощными пленниками. Это означает, что они пожелали умереть, чтобы начать новую и плодотворную жизнь в этой области психе, которая до сих пор покоилась без употребления в темнейшем бессознательном, в тени смерти[640].

Рассказ о нисхождении показывает, что «только там, где опасно (водная бездна, пещера, лес, остров, замок и т. п.), можно найти “труднодоступное сокровище” (драгоценность, деву, напиток жизни, победу над смертью)»[641]. Юнг заканчивает комментарий:

Страх и сопротивление, которое ощущает каждое человеческое существо, когда оно углубляется в себя слишком глубоко, это и есть, по сути, страх путешествия в Аид. Если бы оно испытывало только страх, это еще не так плохо. Однако на самом деле психический субстрат, это темное царство неизвестного, проявляет очаровывающее притяжение, которое угрожает превратиться в совершенно непреодолимое при дальнейшем проникновении в это царство. Психологическая опасность, возникающая здесь, – это распад личности на свои функциональные компоненты, т. е. на отдельные функции сознания, комплексы, наследственные установки и т. п. Дезинтеграция – которая может быть функциональной или изредка настоящей шизофренией – вот судьба, которая постигла Габрикуса (в версии Rosarium он рассыпался на атомы в теле Бейи…) Пока сознание удерживается от действия, противоположности остаются спящими в бессознательном. Стоит только им действовать как regius filius – дух, Нус, Логос – проглатывается Физис… В мифе о герое эта ситуация известна как пребывание в чреве кита или поглощение драконом.

Жара в нем обычно столь велика [следствие войны аффектов; тревога, гнев], что герой теряет свои волосы, т. е. становится лысым, как ребенок… Философ совершает путешествие в ад как «спаситель»[642].

История продолжается:

Ранее мы оставили Арислея и его товарищей вместе с Бейей и мертвым Фабрицием в домике из тройного стекла, куда их заключил Rex marinus. Они страдают от сильной жары, как те трое, которых Навуходоносор посадил в огненную печь. Царь Навуходоносор имел видение четвертого, «подобного Сыну Бога», как сказано у пророка Даниила (3:25).

Это виде́ние имеет некоторое отношение к алхимии, так как в литературе имеются многочисленные утверждения, указывающие на то, что камень является trinus et unus. Он состоит из четырех элементов, вместе с огнем, представляющим дух, заключенный в материи. Этот дух и является четвертым, отсутствующим и все же присутствующим, он всегда появляется в огненной агонии печи и символизирует божественное присутствие – помощь и завершение дела.

И в часы нужды Арислей со своими товарищами видели во сне своего учителя Пифагора и просили его о помощи. Он послал им своего ученика Гарфорета, «создателя питания». Так работа была выполнена, и Фабриций снова вернулся к жизни. Можно предположить, что Гарфорет принес им волшебную пищу, хотя это становится ясным лишь после открытия Руской текста Codex Berolinensis. Там, во введении, которое предпослано печатной версии Visio, мы читаем: «Пифагор сказал: напишите и опишите для потомков, как это самое драгоценное дерево выросло и как он, вкусив его плоды, утолит голод»[643].

На более поверхностном уровне анализа алхимическое действо означало настолько полное слияние неизвестного и известного, насколько это возможно. В более глубоком смысле оно представляло собой участие в процессе создания из них единого целого. Все это выражало стремление к совершенству и обычно имело две конечные цели. Во-первых, гармония женского, материнского начала – неведомого материального мира, полного опасностей бурных страстей и чувственности, – и упорядочивающего духовного начала. (Это образно представлялось как разложение мертвого Короля и его последующее возрождение после вкушения чудесной пищи, которая одновременно символизирует благотворный аспект неизвестного и героя). Во-вторых, повторное введение новой психической структуры в физическое тело – сознательное воплощение, так сказать, более совершенного духа. Однако воссоединение, достигнутое благодаря (повторному) принятию неизвестного, не было полным, если оно все еще оставалось вопросом философии или абстрактного мышления: единение духа также должно было отобразиться в поведении. И даже это не всегда означает конец. Алхимик Дорн утверждает:

Мы заключаем, что медитативная философия состоит, по большей части, из ментального единства (unio mentalis). Это первое единство еще не делает человека мудрецом, а делает его только разумным учеником мудрости. Второе единство разума и тела является признаком мудрого человека, с надеждой ожидающего этого благословенного третьего единения с третьим единством [Примечание Юнга: то есть unus mundus, скрытое единство мира].

Да сделает Всемогущий Бог всех людей такими и да будет Он один во Всем[644].

Дорн рассматривал воссоединение как трехступенчатый процесс. Первая стадия представляла собой единение разума (и победу над телом). На этом этапе происходила интеграция побуждений (влечений, эмоций) в единую иерархию, в которой доминировала фигура героя-исследователя. Вторая стадия символизировала (вос)соединение обновленного разума с телом. Это эквивалентно второму этапу путешествия героя: он вступил в битву с драконом, одержал верх и обрел «труднодоступное сокровище». И несмотря на то что чисто личный аспект путешествия героя завершен, он возвращается в общину. Это равносильно решению Будды покинуть нирвану до тех пор, пока там не смогут обосноваться все живущие, – его вере в то, что спасение одного невозможно, если многие не получили искупления. Воссоединение объединенного разума с телом есть воплощение правильного отношения в действии (и, следовательно, влияния героя на мир).

Третий этап особенно трудно понять. Здесь полезно вспомнить историю о прилежном портном[645], который сумел зашить дыру в небе, проделанную умершим королем. Все неправильное должно быть исправлено. Это внутренний, психологический процесс, даже если его запускают действия, совершаемые во внешнем пространстве. Слияние единого духа/тела с окружающим миром означает признание одинаковой значимости любых переживаний или буквальное отождествление разнообразных аспектов опыта с самосознанием. Мы предполагаем, что субъект и объект разделяет прочный барьер, но существует точка зрения, которая придает всем внутренним и внешним свойствам и характеристикам равный статус аспектов опыта. Таким образом, искупление любого действия – физического или психологического, своего или чужого – рассматривается как равноценный шаг, приближающий нас к Царству Божьему (которое одновременно является общественным устройством и состоянием души). Поэтому духовную работу можно считать неотличимой от заботы о внешних условиях существования: исправляя себя, мы привносим гармонию во все, что находится вокруг нас. И наоборот: попытка сделать мир лучше может рассматриваться как самосовершенствование, ведь преданность идеалу требует самодисциплины. С этой точки зрения мир и самосознание становятся не разными областями существования, а единым опытом. Желание искупить одно неизбежно приводит к спасению другого.

Эти три стадии могут быть символически представлены как сизигия – божественный союз противоположностей, мужского и женского начал:

1) если известное (прошлые знания – патриархальная/духовная категория) +