Народная история психоанализа - Флоран Габаррон-Гарсия

в революцию, становится очагом международной пролетарской борьбы. Многие психоаналитики левой ориентации, вынужденные покинуть Берлин и страны Центральной Европы, переезжают в Барселону. Франсуа Тоскейес, каталонский психиатр и психоаналитик, рассказывает: «Все забыли эту маленькую Вену, которой в 1931–1936 годах была Барселона. Я отдаю здесь дань уважения профессору Мире и всем психиатрам и психоаналитикам разных школ, которых в этот город привели параноидальные страхи, воплотившиеся в нацизме: Шандору Айминдеру, Ландсбергу, Штраусу, Брахфельду и другим»[243].

Тоскейес получил образование у одного из них – Шандора Айминдера, венгерского еврея-эмигранта, ученика Ференци и товарища Августа Айхорна, работавшего в Вене. Айхорн и его коллега-психоаналитик Зигфрид Бернфельд революционизировали взгляд на подростковую преступность, рассматривая антисоциальный характер подростков в качестве симптома, который надо лечить, а не наказывать уголовным преследованием. Благодаря этим людям идеи венских психоаналитиков укоренятся в Барселоне. Политическое, интеллектуальное и культурное пробуждение, царившее тогда в городе, создает столь же благоприятную почву, какой в 1920-х была Австрия. В Испании больше всего членов – у анархистского профсоюза; Пабло Казальс дает «рабочие концерты»; многие интеллектуалы поддерживают происходящую революцию, например Оруэлл, который описал каталонскую столицу так: «…вид Барселоны потрясал и ошеломлял. Впервые я попал в город, где рабочий класс выступал на первых ролях. ⟨…⟩ На каждом кафе или магазине висело объявление, что оно коллективизировано; коллективизировали даже будки чистильщиков сапог, а сами будки раскрасили в красно-черный цвет. ⟨…⟩ Странное, трогательное зрелище! ⟨…⟩ Все трудности преодолевались верой в революцию и счастливое будущее, возможностью разом вступить в эру равенства и свободы. Люди старались быть людьми, а не винтиками в капиталистической машине»[244].

Каталония станет для психоанализа новым центром его распространения, обещающим столь необходимую ему свободу применения. Тоскейес же станет выдающимся представителем этого психоанализа, и именно он наметит для него пути, отличающиеся от его «приспособления», отстаиваемого в Германии Джонсом. Парадокс в том, что военный контекст во многом поспособствует техническим инновациям, которые будут введены Тоскейесом, и он же определит траекторию последнего – работая во время войны в клинике, Тоскейес должен заботиться о выживании больных, за которых отвечает. Вот почему статус терапии – не самый главный его интерес (да и к тому же заниматься терапией в военное время, по сути, невозможно). Главным для него является терапевтическое действие, проводимое в самой социальной среде. Его вопросы носят с самого начала характер коллективный и политический. Задача клинициста не только в том, чтобы проводить терапию в среде пациентов, за которых он отвечает, но и в том, чтобы активно участвовать в полноценной критике их среды, например сегрегации, которой эти пациенты подвергаются. С этой точки зрения, именно политические условия каталонской коммуны – и мы к ним еще вернемся – создадут возможность для его действия, выступая терапевтической моделью. Мы также увидим, что на основе опыта, переданного Тоскейесом, Ури и Гваттари во Франции будут заниматься клинической работой в рамках клиники Ла Борд. Именно в каталонском опыте коренится то, что станет «институциональной психотерапией» и ее основополагающим принципом, утверждающим, что «прежде чем лечить больного, следует вылечить институт».

Революционный контекст в Испании

В 1921 году Примо де Ривера устанавливает в Испании и Каталонии свою диктатуру. Постепенно анархистами из Национальной конфедерации труда (CNT) и Иберийской анархистской федерации (FAI) организуется сопротивление, в котором также участвует Каталано-Балеарская коммунистическая ассоциация, куда входит и Рабоче-крестьянский блок, где с пятнадцати лет состоит Тоскейес. Эти разные революционные течения в ту пору совершенно чужды централистской линии Испанской коммунистической партии, находящейся под пятой Москвы. Тоскейес рассказывает: «Я был членом Каталано-Балеарской федерации. Сталин в какой-то момент послал к нам какого-то типа, чернокожего, которого звали Бреа. Я всегда буду помнить этих подпольных эмиссаров, официально отчитывающихся советам. Этот тип хотел, чтобы мы отправились в Мадрид и начали вести пропаганду в Испании, с ее монархией и военными у власти, и чтобы мы говорили „вся власть советам“. Не нужны никакие республиканцы, анархисты, социалисты, ничего этого не нужно. „Вся власть советам“, и точка. И тогда мы вдвоем или втроем – не Партия, конечно, она этого официально сделать не могла, – были вынуждены написать Сталину: дорогой наш товарищ, ты, конечно, великий Вождь, но в том, что здесь происходит, ты ничего не понимаешь. В Испании нет советов. Поэтому твердить „вся власть советам“ – значит подтверждать правоту военных и короля. Это глупость. И даже хуже того. С другой стороны, мы не будем говорить по-кастильски, поскольку кастильцы – наши угнетатели. Если вы хотите пропаганды, которая бы походила на „всю власть советам“, надо говорить „всю власть las-peñas“. Las peñas – это бистро, споры в бистро, вспыхивающие в кафе. Раньше во Франции или в Испании в кафе проводили весь день; поскольку самое главное было – как можно меньше работать. Как только работа заканчивается, надо идти в кафе. Туда ходят не для того, чтобы напиться или чтобы сформировать партию, но чтобы поспорить. Туда приходили разные правые типы, левые, центристы, и часами спорили о том, как перестроить мир»[245].

Сдабривая рассказ своим сочным юмором, Тоскейес напоминает нам о серьезности расколов и сложности геополитической ситуации, в которой оказались каталонские революционеры. Левые каталонские партии и коммунистическое движение Тоскейеса отстаивают идею освободительного рабочего коммунизма, более близкую к анархо-коммунизму и феминистскому коммунизму, занимающим позицию слева от троцкистского левачества и русского сталинизма. В то же время коммунисты и сам Тоскейес могут представить себе этот коммунизм только в рамках более старой борьбы за независимость Каталонии и за «ее средиземноморскую, промышленную, демократическую политику», выступающую против ига «инквизиционного и авторитарного феодализма» Кастилии[246], последним воплощением которого как раз и оказывается Примо де Ривера. Советы Тоскейеса Сталину – это далеко не просто остроты, они подчеркивают слепоту коммунистической пропаганды, не связанной с местной почвой. Эту слепоту в другом контексте разоблачал также и Райх – заниматься пропагандой на кастильском попросту невозможно, поскольку это язык исторических «угнетателей»! С точки зрения конкретных практик и реалий каталонского общества, кафе – это и есть место, наиболее подходящее для эффективной пропаганды. Задача не в том, чтобы убедить кастильцев (да и как это можно было бы сделать?), но в том, чтобы собрать каталонский народ, во всех его политических составляющих, под стягом пролетарской революции. Конечно, всем тогда был понятен международный аспект политической ставки, и тем более Тоскейесу: «В начале войны никто не мог обманываться в истинном сценарии классовой борьбы, воплощенной тогда в конкретных лицах. С другой стороны, в 1936 году классовая борьба как наиболее конкретный аспект универсальной динамики Истории была