Народная история психоанализа - Флоран Габаррон-Гарсия

дальше, работая в рамках терапии над уменьшением чувств виновности, способствующих удержанию пациента в его положении. «Наша цель заключалась не только в улучшении симптомов, но и в помощи, позволяющей пациентам отвергнуть или по крайней мере ограничить свои сексуальные и социальные предрассудки, частично освобождаясь от идеологии господствующего класса. Задача была в том, чтобы прийти к неожиданным открытиям, ослабляя вытеснение и бессознательные ощущения вины. Последние часто проистекали из убежденности пациентов в том, что только они в ответе за свои собственные неудачи. Мы пытались помочь им провести в самой их истории различие между их собственной ответственностью, ответственностью их семьи и ответственностью общества. Мы предполагали, что они могут приобрести иное сознание, иной взгляд на самих себя и на мир, понять, как они были детерминированы для того места, которое отвело им общество, и принять решения, позволяющие выйти из своей ситуации (многие начали учиться, другие – активно интересоваться социальными процессами)»[239]. Иначе говоря, проработка индивидуальной истории в переносе должна совмещаться с осознанием субъектом социального детерминизма, который его структурировал, но также с той конкретной проработкой, которая даст ему инструменты для преобразования своей судьбы – судьбы подвластного. Аналитическое излечение приобретает здесь материалистические черты.

Для достижения этой новой цели Лангер ставит под вопрос классическую форму терапии. Действительно, траектория терапии пролетарского субъекта, страдающего от невроза, сложнее в силу самой его классовой ситуации. Задача аналитика не только в том, чтобы помочь ему прийти к «инсайту», то есть к способности интерпретировать свой внутренний мир, и не только в том, чтобы подвести его к уточнению его сознания переживаемого им угнетения. К тому же такие цели по-настоящему достижимы только в том случае, если аналитик в то же время может способствовать конкретной трансформации изолированного социального положения своего пациента. Именно по этой причине Лангер с коллегами принимают решение в определенной мере «коллективизировать» терапию, проводя групповые сеансы. Они сыграют ключевую роль в создании новой социальной связи, способной осуществить искомые изменения: «Но, чтобы добиться этого и чтобы человек, нуждающийся в определенный момент времени в терапевтической помощи, смог впоследствии жить дальше без терапии, нужно чтобы он не только достиг „инсайта“ и осознал психологические проблемы, спровоцировавшие его болезнь, но также приобрел инструменты, необходимые для понимания того, как общество и место, которое он в нем занимает, определяют его собственную жизнь. Причем такое осознание сможет быть действенным только в том случае, если оно в то же время позволит ему выйти из изоляции и создать связи солидарности за пределами своего частного мирка. Этот процесс был особенно важным для домохозяек из рабочего класса, составлявших примерно треть наших пациентов и зачастую живших в полной изоляции. Мы могли видеть, как групповые терапевтические процессы начинали развиваться, как только возникала и укреплялась солидарность участников группы, несмотря на присутствующее в их среде соперничество, напряжение и двусмысленности. В группах мы противопоставили солидарность патогенной конкурентности системы»[240]. С точки зрения Лангер, эффективная терапия не может быть индивидуальной: асимметрия между социальным пространством, в котором развертывается классический курс терапии, и повседневной жизнью пациента, настолько велика, что она может помешать всякому терапевтическому процессу. Осознание сложных обыденных обстоятельств, обременяющих пациента, – достаточно вспомнить о домохозяйке, которая не может выйти из дома, – необходимо, но его недостаточно. Также следует преобразовать саму терапию, внеся, таким образом, изменения в социальные отношения и сделав их более благоприятными для пациента. Групповая терапия составляет hic et nunc первое орудие этого изменения. Она организует опыт солидарности между членами группы, который означает разрыв с обыденностью конкуренции, предлагая субъекту иную субъективную и коллективную опору, позволяющую найти способ изменить свою социальную судьбу.

Ответный удар диктатуры и «нейтралитет» психоанализа

В 1974 году Мари Лангер вынуждена внезапно прекратить свою деятельность и снова отправиться в эмиграцию, после того как она опубликовала письмо с разоблачением неблаговидных поступков Амилькара Лобо Морейры, бразильского психоаналитика, который участвовал в пытках, проводившихся в Бразилии при диктатуре[241]. Ирония этой истории в том, что Морейра получил образование в бразильской школе психоанализа, основатель которой, Кемпер, некогда был членом Института Геринга. «Приспособление» психоанализа к худшим режимам перешагнуло, таким образом, границы времени и пространства. Матрица 1930-х, завезенная в Бразилию Кемпером, вскоре должна была воплотиться, обретя свою гибельную силу, в Аргентине. И вот История снова догоняет Мари Лангер.

Вскоре после публикации этого письма одна из пациенток предупредила ее о том, что ее фамилия значится в списке «тройного А», составленном эскадронами смерти аргентинского антикоммунистического альянса. Ее жизнь в опасности. Начиная с 1973 года группы боевиков, руководимые «министерством общественного благосостояния», занимаются уничтожением всякой политической оппозиции. Психоаналитиков арестовывают прямо на сеансе, на глазах у пациентов. Других похищают и бросают в тюрьмы за то, что они принимали оппозиционеров. В этот трагический период истории Латинской Америки психоанализ как институт отличился, снова прикрывшись лозунгом «нейтралитета», вполне откровенным компромиссом с худшими режимами: Международная психоаналитическая ассоциация не дала Морейру в обиду, создав смертельную угрозу для коллеги Лангер, которая его предупредила[242], тогда как Аргентинская психоаналитическая ассоциация продолжила работать при диктатуре как ни в чем ни бывало и даже получала финансирование от военных. Патерналистский и фамилиалистский взгляд на психоанализ, защищавшийся АПА, стал для генералов важной идеологической отмашкой, позволившей им продолжить свою пропаганду и переосновать общество на фундаменте «здоровых ценностей». Те же, кто числил себя сторонниками политического нейтралитета психоанализа, в очередной раз доказали от противного, самой этой трагедией, то, что такой нейтралитет невозможен.

Но если психоанализм как институт упорствовал в убийственном отрицании собственного отношения к Истории, невнятно повторяя «приспособленческую» ориентацию 1930-х, Мари Лангер, как и многие другие, намеревалась сохранить свою революционную клинико-политическую ангажированность до конца жизни, сначала в Никарагуа (в среде сандинистов), а потом на Кубе. История не только повторялась – на этот раз целое поколение аналитиков смогло подхватить и доказать открыто и коллективно, самими своими действиями и нередко с риском для жизни, ставку борьбы за народный психоанализ. Путь истинного психоанализа, означающий возвращение к политизированной позиции фрейдистов 1920-х и преодоление ревизионизма, был найден в Латинской Америке.

V

От каталонской коммуны до клиники Ла Борд

Тоскейес и 1930-е в Каталонии

В 1931 году, когда во всей остальной Европе сгущались тучи, в Барселоне, а потом и во всей Испании провозглашается республика. Однако националистское движение Франко вскоре затягивает страну в пучину гражданской войны. В 1936 году создаются интернациональные бригады, и, чтобы поддержать Испанскую республику, со всего континента съезжаются бойцы. На несколько лет Каталония, вступившая