Мифология машины. История механизмов, которые нас пугают и очаровывают - Даниэль Штрассберг

падаете, потому что картезианцы не могут ездить на велосипеде. Затем вы понимаете, что вы должны составлять единое целое с велосипедом и входить в поворот вместе с ним, что нужно позволить велосипеду управлять собой, чтобы управлять им, и внезапно все становится очень легко[224].

На самом деле проблема такого взгляда на вещи кроется в широко распространенном антропологическом мифе, согласно которому человек сначала жил в состоянии единства и только потом обратился к технике. Она гарантировала его выживание и в то же время стала началом его упадка, его отчуждения. Эта диалектика единства (с Богом или природой) и отчуждения (через технику), глубоко запечатленная в европейском самосознании, необходима для нарциссической веры в особое положение человека и его божественное происхождение, и тем не менее она неправдоподобна. Бессмысленно представлять человека до появления у него языка, а затем рассуждать о том, как он пришел к языку, и точно так же бессмысленно представлять человека без техники, а затем размышлять о том, как он позднее изобрел орудия труда. Язык и техника появились где-то на пути от обезьяны к человеку, и с тех пор мы можем мыслить человека и технику только как единое целое. Человек в равной степени является говорящим и техническим существом. То, что Иоганн Готфрид Гердер писал о происхождении языка, можно без натяжек применить и к технике: «Короче говоря, слова возникли потому, что слова уже существовали до того, как они появились, – думаю, не стоит продолжать эту нить нашего объяснения, поскольку она ни к чему не привязана»[225]. То же самое относится и к техническим приспособлениям.

Этот альтернативный взгляд на технику продвигала французская школа философии техники, к которой принадлежат Жорж Кангилем, Жильбер Симондон, Андре Леруа-Гуран, Бернар Штиглер и Бруно Латур. Согласно этому подходу, человеческое и техническое с самого начала образуют единство, и техника «изобретает» человека так же, как человек – технику. Например, в исследованиях французского палеоантрополога Андре Леруа-Гурана было показано, что благодаря прямохождению передние конечности освободились для захватывания пищи[226]. Рот больше не использовался для переноса тяжестей, и потому он освободился для речи. Язык и мелкая моторика требовали более крупного мозга: для этого сначала увеличился купол черепа, что также создало пространство для более крупной лобной доли, которая отвечает за планирование. Это сделало возможным изготовление орудий труда. Их регулярное использование, в свою очередь, привело к увеличению объема мозга. Леруа-Гуран описывает развитие человека и техники как коэволюцию, как взаимное влияние и взаимодействие, а не как техническое освоение мира, которое превращается в господство техники над человеком.

Разумеется, здесь не место для исчерпывающего изложения французской философии техники. Мы лишь ставим вопрос о том, почему гораздо менее правдоподобная точка зрения так упорно сохраняется.

Нужда монахов

Глава, в которой рассматривается влияние машин на когнитивные способности, а не на эмоции, а часы используются как пример репрезентативной метафоры, содержащей скрытое знание, открывающееся гораздо позже.

Механические часы, изобретение дьявола

Аквитания, около 965 года. Звездная ночь. Монахи спешат вернуться в постель после всенощной, чтобы скоротать время до утренней молитвы. С полуночи до рассвета они наконец-то могут поспать несколько часов без перерыва. Согласно правилам святого Бенедикта, они должны молиться семь раз в день и один раз ночью. Это утомительно. Послушник Герберт из соседнего Орийака лег вместе с остальными. Он не спит. Его скудные пожитки свернуты в льняную простыню, лежащую рядом с жесткой кроватью. Он поступил в монастырь всего несколько месяцев назад, но решение уже принято: он хочет сбежать. Отнюдь не тяжелые условия жизни побуждают его к этому. Герберт глубоко неудовлетворен обучением братии – бесконечным чтением священных текстов на латыни, которую даже учителя не совсем понимают, прерывающимся лишь назидательными историями из жизни святых. Ему же хочется проникнуть в тайну творения.

Герберт слышал, что по ту сторону реки – Аквитания находится неподалеку от испанской границы – творятся чудесные вещи. Говорят, что мавры владеют тайными книгами Гермеса Трисмегиста и Каббалой и что они сохранили мудрость знаменитого Аристотеля. Герберту совершенно необходимо заполучить эти книги в свои руки. Жажда знаний оказывается сильнее данного им обета, и при первой же возможности он бежит через реку Тарн в Испанию.

Его принимает у себя сарацинский мудрец, под руководством которого он постигает утраченные знания Античности, а также эзотерические учения астрологии и алхимии. Через два года он научился понимать даже пение птиц.

Папа Сильвестр II заключает союз с дьяволом

Герберту доступны все книги мавров, кроме одной, которая остается для него запретной. Жажда знаний снова оказывается сильнее морали. Однажды ночью он крадет эту книгу из запертого шкафа, после чего ему приходится спасаться бегством. Сарацины, заметившие пропажу книги, ориентируясь по звездам, преследуют его до берега океана. Тогда, оказавшись между бескрайними водами и своими преследователями, отчаявшийся Герберт заключает договор с дьяволом: если дьявол спасет его, он будет верно служить ему до конца своих дней. Ему удается бежать.

Вернувшись во Францию, Герберт использует приобретенные знания для изготовления головы, которая предсказывает будущее, и механических часов.

Эта легенда, вероятно, призвана объяснить, как выдающийся интеллектуал Сильвестр II (ок. 950–1003 гг.) попал на папский престол. Герберту из Орийака приписывают введение арабских цифр и нуля в западную математику. Возможно, зависть к его превосходному интеллекту была также причиной глубокого падения его репутации после смерти: летописцы антипапы Климента III обвинили его в черной магии и основании культа дьявола, легенда о котором сохранялась до XIII века.

Понятно, почему говорящая голова считается делом рук дьявола, но при чем здесь механические часы?

Нужда делает изобретательным

То, что Сильвестр II изобрел механические часы, – это, конечно, легенда, которая еще больше портит его репутацию. На самом деле первые механические часы сконструировал неизвестный монах в конце XIII века. Разумеется, у него не было ничего дурного на уме – он лишь искал решение проблемы, как заставить монахов не спать, чтобы они не пропускали полуночную молитву. У него не было ни малейшего представления о том, что он создал орудие дьявола. Но фактически часы породили неслыханную идею самоуправляемого объекта, не зависящего от Бога, – того, что, согласно христианской догме, не должно существовать ни при каких обстоятельствах. Механические часы открыли это знание, которое, как мы увидим, сделало их повивальной бабкой автономного субъекта, правда много позже, спустя четыре века блужданий.

Клепсидра (водяные часы) – изобретение Ктесибия. Иллюстрация XVII века

Время измерялось еще до изобретения