Мифология машины. История механизмов, которые нас пугают и очаровывают - Даниэль Штрассберг

является неуменьшаемая сложность, которая может быть обнаружена путем экспериментального обратного проектирования биологических структур, чтобы понять, нужны ли им все их части для корректной работы. Когда исследователи обнаруживают в биологии неуменьшаемую сложность, они делают вывод, что такие структуры были спроектированы[239].

Сегодня биология спешит на помощь религии, она дает научное доказательство бытия Бога, подобно тому как когда-то часы служили техническим доказательством Его существования.

Договор современности

Метафора часов легла в основу фиктивного договора между религией и наукой, который мы, вслед за философом науки Бруно Латуром, называем договором современности. Судебный процесс над Галилео Галилеем породил миф о том, что наука и религия находятся в состоянии войны и что современное естествознание должно победить вопреки массовому сопротивлению отсталой Церкви. E pur si muove, «И все-таки она вертится»[240] – и по сей день в нашем сознании живет образ Галилея как героя истины и науки. Но история не так однозначна.

E pur si muove стало кульминацией драмы в двух действиях, которая длилась 23 года. В 1610-м Галилей опубликовал свою книгу «Звездный вестник», где он обосновал возмутительный тезис Коперника о том, что Земля вращается вокруг Солнца, наблюдениями, сделанными им с помощью телескопа, изготовленного по его чертежам. Он был в хорошем настроении и не подозревал ничего плохого, когда получил письмо от своего ученика, монаха Бенедетто Кастелли, который сообщил ему, что Конгрегация доктрины веры, более известная как Святая инквизиция, начала расследование по поводу его книги. Жалобы на ересь Галилея поступили в Рим из Флоренции. Галилей забеспокоился и тут же написал ответ своему ученику, заметив, что не стоит поднимать такой шум, ведь он говорил только об истине Вселенной, а не об истине спасения души. Он думал не о том, как попасть на небеса, а лишь о том, как движется небо.

Тем не менее 23 февраля 1616 года специальная комиссия постановила считать несовместимыми с истиной Библии два утверждения: во-первых, что Солнце не движется, а во-вторых, что Земля вращается вокруг Солнца. В результате некоторые книги, распространяющие эти утверждения, попали в Индекс запрещенных книг, кроме «О вращении небесных сфер» Коперника, который впервые выдвинул эти идеи в 1543 году.

Галилей в ужасе, он понимает, что его научная работа под угрозой. Он немедленно отправляется в Рим, чтобы защитить свои тезисы и предотвратить включение его «Звездного вестника» в Индекс. Прибыв в Рим, он встречается с влиятельным кардиналом Робертом Беллармином. Беллармин вовсе не отсталый и темный человек, каким его часто изображают; он открыт для новых наук – до тех пор, пока они не затрагивают интересы Церкви.

После долгих обсуждений Беллармин предлагает компромисс: Галилей должен изложить свои тезисы не как истину, а как гипотезы – примерно такую же позицию он озвучил в письме к Кастелли, – и тогда его оставят в покое. Удовлетворенный, Галилей покинул Рим и с тех пор воздерживался от каких-либо заявлений о гелиоцентрической системе.

Однако в 1633 году начался еще один судебный процесс из-за его «Диалогов о двух основных системах мира». Ветер переменился, Тридцатилетняя война была в самом разгаре, и папа Урбан VIII, старый друг Галилея Маффео Барберини, был вынужден закрутить гайки. Он больше не мог позволить своим друзьям пользоваться своей свободой как раньше: главное для него – защита католической веры. Появление книги Галилея в Риме вызвало немедленную реакцию Урбана VIII. Он внес книгу в Индекс и приказал арестовать Галилео Галилея. На этом процессе Галилей изрек свое знаменитое «И все-таки она вертится».

Почему Галилео не удалось выбраться из петли на этот раз? Конечно, Тридцатилетняя война коренным образом изменила политическую обстановку, но была и другая причина, сделавшая примирение невозможным. В 1623 году Галилей опубликовал трактат «Пробирщик», который он посвятил своему другу Барберини, недавно избранному Папой Римским. В нем он впервые систематически изложил свое понимание естественных наук. Книга природы, утверждает он, написана на языке геометрии, и тот, кто не владеет им, не понимает мира. Опасной является не метафора природы как книги Бога, которая часто встречалась в то время, а скорее идея о том, что язык этой книги – математика. То, чего он требует, – это единство наук под руководством математики. Это нарушало соглашение с Беллармином о том, что души отдаются в ведение Церкви. Церковь не могла позволить Галилею избежать ответственности за то, что он поставил геометрию выше Библии.

Механистическая картина мира вполне отвечала интересам Церкви, поскольку пассивность часового механизма делала возможным четкое разделение властей. Церковь великодушно оставляла материю математике и физике; взамен она сохраняла за собой ответственность за управление не в материальном смысле, а как дело духа: Бог управляет миром, царь – государством, душа – телом. Царь – это не материя, а воплощенный дух, который во всяком случае может отделиться от своего тела[241]. Со своей стороны, механисты также были довольны тем, что материя остается пассивной. Если бы природа могла чего-то хотеть или что-то решать, она перестала бы быть просчитываемой и предсказуемой. Представьте, что в один прекрасный день река решит течь вверх по склону!

Договор между Церковью и наукой был в интересах обеих сторон и потому оказался очень прочным. Два человека, заключившие этот фиктивный договор, встретились в 1643 году в библиотеке монастыря ордена паулинов на площади Вогезов в Париже. Их объединяло только то, что они родились в один год, в остальном же вряд ли можно представить себе более разных людей. Монах – стремительный, самоуверенный и веселый. Он не воспринимает слишком буквально требования паулинистов о предельном смирении и скромности. Он полон решимости до основания реформировать христианскую веру, и эта добродетель скорее мешает ему. Уверенный в себе, он переписывается практически со всеми великими умами своего времени. Несмотря на некоторые научные достижения, его выдающееся значение заключается в связях, которые он поддерживает по всей Европе. Он напоминает паука в интеллектуальной паутине Европы.

Математик из Англии, напротив, робок и сдержан, почти застенчив. Однако, несмотря на свою иногда почти покорную позу, он часто ведет себя очень непопулярно. В автобиографии он напишет, что его мать дала жизнь близнецам, ему и страху. Он материалист, что не вполне безопасно в те времена, когда материализм и атеизм считаются синонимами. Он приехал в Париж не по своей воле, а потому, что опасался преследований британского парламента. Каким-то образом ему удалось навлечь на себя огонь со всех сторон: антироялисты считают его роялистом, а роялисты – атеистом и материалистом, поскольку он отрицает божественное происхождение короля. Во Франции, знакомой ему по прежним