Мифология машины. История механизмов, которые нас пугают и очаровывают - Даниэль Штрассберг

сфере естественных наук, объясняет происхождение всего, и дерзко поддерживают монистические и пантеистические мнения, согласно которым мир пребывает в непрестанной эволюции. Коммунисты охотно присоединяются к этому мнению, чтобы, лишив людские души самой идеи личностного Бога, они могли бы успешнее защищать и пропагандировать свой диалектический материализм[248].

Итак, врагами объявляются не каббалисты и алхимики, а марксисты и экзистенциалисты – удивительно, что не упоминаются национал-социалисты, – но решение остается прежним: наука отвечает за тело, Церковь – за душу.

Договор расторгнут

Однако договаривающиеся стороны не были равны. Не подлежало сомнению, что дух продолжает управлять телом. Метафора часов поддерживала иерархию: подобно тому, как часам нужен часовщик, миру нужен Бог, телу – душа, а народу – правитель. Метафора повторялась очень часто, и вскоре уже никто не замечал, что она по сути ложна. Создание и управление – не одно и то же: душа управляет телом, но не порождает его, король управляет своим народом, но не создает его. Напротив, часовщик создает часы, но не управляет ими. Только Бог является и творцом, и управителем мира.

Метафора проблематична и в другом отношении: технические детали часов не покрывают ее содержание, более того, они противоречат ей. Примерно за 450 лет до появления центробежного регулятора, который считается первым самоуправляемым механизмом, механические часы имели автономный, фиксированный и материальный модуль управления.

Автономное управление – это способность системы самостоятельно изменять свое состояние в соответствии с определенными параметрами. Термостат меняет состояние отопления в зависимости от внешней температуры, центробежный регулятор меняет состояние цилиндра паровой машины в зависимости от показателя внутреннего давления. А часы? Спусковое колесо, управляющее часами, знает ровно два состояния – пуск и остановка, и оно изменяет состояние просто на основании того, что предыдущее состояние было завершено: «если остановишься, то иди, если идешь, то остановись» – такова примитивная компьютерная программа часов.

Таким образом, часы управляют сами собой, для этого им не нужна душа или иные нематериальные сущности.

Механизм часов опровергает то, что утверждает метафора: он показывает, что для управления необязательно нужен дух, существуют и материальные средства. По справедливому замечанию Ламетри, Декарт со своим телом-машиной дал теологам ядовитую пилюлю. Действительно, в эпоху Просвещения метафора часов безжалостно использовалась против ее создателей: «Часовой механизм освобождает от богопочитания и оказывается самым важным оружием в борьбе деистов и радикальных атеистов против Церкви»[249].

Бог – это бесполезная машина, с которой ничего нельзя сделать, усмехается Дидро, а мир – это машина в руках ведьмы:

Сераль превратился в обширную и великолепную галерею паяцев. В одном конце можно было увидеть Каноглу на троне; между ног у него болталась длинная потертая веревка; старая дряхлая фея то и дело дергала за нее и приводила в движение несметное множество подчиненных паяцев, к которым протягивалась целая сеть незримых веревочек от рук и ног Каноглу. Она дергала, и сенешал мигом составлял разорительные эдикты и прикладывал к ним печать или произносил в честь феи похвальное слово, которое ему подсказывал его секретарь. Военный министр посылал на войну брандскугели; министр финансов строил дома и морил голодом солдат; то же самое случалось и с прочими паяцами[250].

Мир как дурной театр марионеток, который управляет сам собой, без цели и без морали. Вот что стало со старой доброй метафорой часов, поддерживающей иерархию! Подрывая договор современности, она открывает дверь атеизму и материализму. Более четырех веков часы хранили это подрывное атеистическое знание при себе, пока в середине XVIII века его не раскрыли французские материалисты: материя сама может управлять собой, она может обладать агентностью. Нет необходимости в Боге, царе или душе. Поэтому часы – это изобретение дьявола, созданное, по его коварному наущению, в самом сердце противоположного лагеря, в монастыре.

Машины бесконечности

Глава, в которой машины выступают как представители власти и как проявления бесконечного.

Власть и машина

Когда в 1658 году иезуиту Клоду-Франсуа Менестрие было поручено организовать в Лионе торжества по случаю приема «короля-солнца» Людовика XIV, он обратился к библиотечным собраниям в поисках образцов того, как проводятся подобные мероприятия. Не найдя ничего полезного, он решил сам написать руководство – «Трактат о турнирах, забавах, каруселях и других публичных зрелищах».

Менестрие хорошо понимал, что такое зрелище не может обойтись без машин. «Все, что полезно для совершения таких действий, которые, кажется, лежат за пределами возможного для человека, является делом машины»[251], – писал он. Они участвуют в каждой процессии, потому что, как и король, обладают сверхчеловеческими способностями и могут достойно представлять его перед народом. Но их также презентуют королю, чтобы продемонстрировать ему укрощение сверхчеловеческих сил изобретательностью инженеров, – тонкий намек, напоминающий монарху, что его абсолютная власть зависит от подобающего представления художниками и инженерами[252].

Празднества, несомненно, предназначались для развлечения, но развлечения были также средством утверждения суверенитета короля и укрепления его власти. Для этого не жалели ни средств, ни сил:

Выступления всевозможных животных, которым можно придать подвижность в любой форме, движущиеся сцены, тележки, кружащиеся и висящие небеса, искусственные облака, корабли, передвижные леса, переносные фонтаны, чудовища, великаны и статуи, произведения искусства, расположенные на лифтах, – вот все виды машин, которые могли использоваться в этих дивертисментах. […]

Для того чтобы установить власть, которая представляет Его собственную, Бог отмечает лоб и лицо правителей знаком божественности. […] Бог создал в князе смертный образ своей бессмертной власти. Человек смертен, это правда; но король, говорим мы, не умирает никогда: образ Божий бессмертен[253].

Монарх – это конечный образ бесконечного Бога, проповедовал епископ и философ истории Жак-Бенинь Боссюэ в 1662 году. Но это сравнение ошибочно. Тот факт, что король смертен, как и все люди, значительно подрывает его авторитет. Именно здесь в игру вступают автоматы: они стабилизируют репрезентативные отношения между Богом и правителем. Автоматы, которыми владеет король, доказывают, что его суверенитет имеет божественное происхождение, несмотря на его смертность.

Блез Паскаль проницательно замечает:

Привычка видеть королей окруженными стражей, трубачами, сановниками и всем прочим, что внушает машине [machine] почтение и страх, приводит к тому, что и в тех нечастых случаях, когда короли оказываются одни, без сопровождения, их лица вызывают почтение и страх у подданных[254].

Вся эта суета вокруг короля служит лишь для того, чтобы произвести впечатление на народ, показать, что «печать божественности лежит на его челе»[255], то есть чтобы толпа считала своего государя божественным. В большинстве немецких изданий machine в приведенном фрагменте переводится как