Народная история психоанализа - Флоран Габаррон-Гарсия

тогда условия одобрения Сверх-Я меняются, и локально может быть изменен порог комплекса кастрации, характерный для данного социального порядка»[324]. «Введение в оборот» нового «типа комплекса кастрации», завязанного на «иные социальные требования», сбивает спесь с власти Сверх-Я: мы «соглашаемся с тем, что нас поставят под вопрос, мы согласны обнажиться речью другого, определенным типом взаимного оспаривания и юмора», который здесь возникает. Иными словами, судьба фантазма не только в том, чтобы застрять в тупике группы подчинения, напротив: подчинение возникает только в силу отсутствия анализа. Можно с уверенностью сказать, что в этом подходе присутствуют определенные составляющие modus operandi, играющего основную роль для всякой действительно революционной практики, какая только может возникнуть в будущем. Во всяком случае именно к этому будут стремиться члены CERFI (Центра институциональных исследований и образования) в клинике Ла Борд, пытаясь рефлексивно проинтерпретировать свои модусы действия, изобретения и борьбы in situ[325].

VI

Возрождение революционного психоанализа в Германии: опыт Гейдельберга в 1970-е

На собрании СКП, сентябрь – октябрь 1970 года. В центре с сигаретой – Вольфганг Губер (© BPK, Berlin, Dist. RMN-Grand Palais / image BPK / Digne Meller Marcovicz)

В конце 1960-х в рамках немецкой психиатрии складывается ангажированная психоаналитическая теория и практика. Этот опыт формируется в Гейдельберге. Как и в случае французского движения, его смыкание с революционным марксизмом выражает желание продолжать борьбу за послевоенное освобождение. Однако в те времена в ФРГ эта программа неизменно сталкивает активистов с призраком Третьего рейха, всё еще преследующим Германию. Нацистская бюрократия некогда проводила кампанию по систематическому убийству психически и физически больных, которая стала прообразом массового уничтожения евреев[326]. Сегодня известно, что основные сотрудники среднего звена из институтов нацистского режима после войны были возвращены на свои должности, безо всякого серьезного расследования, под предлогом борьбы с коммунизмом[327]. То же самое относилось и к университетской психиатрии в Гейдельберге, где многие врачи, участвовавшие в годы нацизма в преступлениях эвтаназии, по-прежнему занимали свои посты. В конце 1960-х по меньшей мере четверо представителей медицинского персонала известны как бывшие эсэсовцы[328]. Вот что, возможно, объясняет, почему «Социалистический коллектив пациентов» (СКП, Sozialistisches Patientenkolletiv) в Гейдельберге был подавлен намного жестче любой другой схожей инициативы в других европейских странах. Члены коллектива будут подвергнуты тюремному заключению и пыткам[329].

Но также можно вместе с Гваттари поставить вопрос, не являются ли насильственные действия и жестокость немецкой власти, проявленные в деле по СКП, попросту отражением ее страха, вызванного укреплением критической позиции и быстрым ростом политической роли коллектива из Гейдельберга: «Случилось нечто совершенно новое, произошел переход к истинной политической борьбе. Впервые психиатрическое противостояние вышло на улицу, в район, в город. Как и 22 марта в Нантере, СКП мобилизовался в реальной борьбе, и силы репрессии это хорошо понимали!»[330] И это достаточная причина, чтобы изучать опыт СКП, во Франции, по сути, неизвестный.

Политический контекст возникновения СКП

Коллектив образуется в самом конце 1960-х в рамках обычного психиатрического отделения университетской поликлиники Гейдельберга. Созданный по инициативе доктора Губера, он объединяет больных и врачей. Губер – выходец из довольно скромной семьи, он рос в небольшой деревне на юге ФРГ. Свое образование он оплачивал, работая на заводе, а позже благодаря стипендии, карьеру он начал в 1964 году в качестве ассистента профессора Вальтера фон Байера в Гейдельберге. С момента своего поступления в поликлинику Губер вместе с доктором Шпациром участвует в создании консультационного центра для студентов, которые всё чаще обращаются за медицинской помощью: в 1964 году было только восемьдесят пять пациентов из числа студентов, а в 1968-м – уже двести. Прислушиваясь к недовольству молодежи, Губер солидаризуется с ее политикой, участвует в манифестациях, активистских коллоквиумах и критических рабочих группах, создаваемых в университете.

Университет в это время – хотя его всё еще преследует призрак нацизма, обсуждение которого было тогда под строгим табу, – становится местом проведения важной реформы, начатой по инициативе профессора фон Байера, вот уже десять лет требующего нововведений в психиатрии. Как и в большинстве других европейских стран, в Гейдельберге заметны прогрессивные перемены: клиника открыта, решетки сняты, отменено размещение мужчин и женщин в разных корпусах. Однако старая власть не теряет своей хватки: по словам Христиана Просса, автора монографии о СКП, в ту пору друг с другом враждуют две психиатрии. Студенческие восстания 1960-х ускоряют и кристаллизуют этот нерешенный конфликт, особенно вокруг СКП.

Губер вскоре берет на себя ответственность за основную часть пациентов в поликлинике. Он пытается внедрить новую терапию, критически настроенную к психиатрической власти. В частности, речь идет о сокращении дистанции между больным и врачом, но также о разоблачении идеологии здоровья, которой прикрывается психиатрия. С этой целью СКП требует вернуться к теориям, воплощенным на практике Вильгельмом Райхом, а также черпает вдохновение в антипсихиатрии. Диагностировав провал пролетарского движения, СКП пытается расширить применимость марксистского анализа, перенеся его на те области, которые ранее им пропускались и которые в то же время, с точки зрения членов коллектива, имеют ключевое значение для осуществления любого революционного начинания: цель в том, чтобы продвинуть марксистскую теорию, основываясь на вкладе Фрейда.

Теоретические положения СКП

Маркс показал, что человек, вынужденный продавать свою рабочую силу, лишается продукта своего труда и отчуждается в социальных отношениях, которые в конечном счете представляются ему объективными отношениями вещей. Также он заметил, что при капитализме продукты труда, превращенные в товары, становятся словно бы автономными. Они приобретают мистический характер, проистекающий не из потребительной стоимости, но из их товарной формы. Из этого процесса – Маркс называет его «фетишизмом товара» – возникает «ложное сознание» рабочих, приписывающих продуктам труда качества, которых у них на самом деле нет и которые скрывают реальность человеческих отношений господства и эксплуатации.

В политическом бульоне 1960–1970-х марксова теория фетишизма товара снова привлекает к себе интерес, в том числе в психоаналитических кругах. Во Франции на нее ссылается Лакан и даже ставит ее выше теории фетишизма у Фрейда; Лакан отмечает, что прибавочная стоимость состоит прежде всего в «прибавочном наслаждении»[331]. Тем самым он, хотя и не ссылается, в отличие от Райха, на марксистский вопрос отчуждения и «ложного сознания», смещает его в более широкое, и в то же время его проясняющее, пространство отношений бессознательного и наслаждения. Ту же проблему рассматривает и Гваттари, который развивает свои тезисы на основе перекрестного чтения Лакана, учеником которого он был в то время, и Райха. Наконец,