Народная история психоанализа - Флоран Габаррон-Гарсия

которой психоанализ, сошедший с верного пути, дает идеологическое оправдание психиатрическому порядку. Его «господство» в институте совершенно гомогенно разделению труда в психиатрии, и к тому же именно он обеспечивает работоспособность последней. Психоанализ, становящийся «услужливым лакеем психиатрии», превращается в ее новую идеологическую маску. Но тогда, продолжает Кастель, «мы избегаем анализировать эти роли в их специфике и противоречивых целях; это удобный способ обойти стороной фундаментальный в социологическом отношении вопрос: во имя чего (или кого) психиатр-психоаналитик исполняет эту функции модели, делегатом какого именно авторитета он является?»[287]

Как несложно догадаться, подход Дяткина и его течения не мог не столкнуться с концепцией клиники Ла Борд, родившейся из «поумистского» наследия и разработанной в противовес буржуазному психоанализу и психиатрии. Соответственно, в вопросе статуса врача и его отношения к санитару кристаллизуется немало политических ставок. В тексте 1955 года, составленном в форме обсуждения, Ури и Гваттари разоблачают властные отношения, свойственные психиатрии как общественной практике в целом, и критикуют медицинскую власть. С точки зрения Ури, «начать надо с определения ⟨…⟩ отношений между врачом и санитаром, а также всех составляющих их мистических обязанностей ⟨…⟩ Феликс: Врач остается ⟨…⟩ опорой и виновником мистификации, и в качестве такового отражает свою классовую идеологию. ⟨…⟩ Думаю, что эта проблема не должна быть маргинальной по отношению к классу, наоборот, это совершенно фундаментальная проблема»[288]. Особое внимания заслуживает психиатр: его отношение к санитару является по сути классовым отношением. Фигура психиатра и власть, ему делегированная, соразмерны идеологическому предприятию, стремящемуся сохранить отношения господства. «Ури: Очевидно, что роль, отданная врачу, состоит в том, что он должен быть защитником государственных институтов. Государство наделяет его определенными полномочиями, чтобы он поддерживал соблюдение порядка в больнице, не вмешиваясь в ее социально-экономическую структуру. Его роль заставляет его требовать от других уважения, иначе больному не будет предложен сам образ подобного уважения и почтения. Следовательно, здесь присутствует клоунада, показательная в силу того именно, что она являет собой образ общества, в котором работает санитар»[289]. Больница, «официально» призванная людей «лечить», оказывается прежде всего местом исключающей власти, главным винтиком которой выступает психиатр, гарант порядка в учреждении. Вопреки предписаниям Ракамье, следует, таким образом, разоблачать тот хитрый трюк, в котором и состоит медицинский авторитет, а не воспроизводить его или, хуже того, обосновывать его применением психоанализа. Ведь авторитет этот существует на самом деле лишь для того, чтобы скрывать отношения господства, пленниками которых остаются как санитар, так и больной. Именно так следует понимать призыв клиники Ла Борд «покончить с врачом как индивидом, собратом» и «рупором субъекта, которым мог бы быть институт»[290]. Микрокосм психиатрический лечебницы, представляющий в миниатюре государство и его порядок, концентрирует в себе и обостряет социальные противоречия и именно по этой причине заслуживает углубленного анализа. «Ури: ⟨…⟩ В этом регламенте обращения с душевнобольными имеется, можно сказать, „взгляд извне“ и „взгляд изнутри“, а также „взгляд душевнобольных“. Пример традиционного взгляда извне состоит в том, что чем больше образования ты получил, чем больше учился, тем лучше понимаешь душевнобольного; следовательно, необходимо быть врачом. Тогда как в самом низу иерархической лестницы стоит санитар, необразованный, который в принципе не может ничего понять. Есть также определенный рационализм общества, являющийся, скорее, рационализацией самообмана и подлости. Взгляд изнутри – это отношения с душевнобольными на уровне повседневных контактов, при условии, что определенный „контракт“ с традиционностью разорван. Можно, следовательно, в некотором смысле сказать, что знать, как общаться с душевнобольными, – значит в то же время быть прогрессистом. – Феликс: Можно было бы даже подумать, что осознание этого „контракта с традиционностью“ и решение его разорвать составляют условие феноменологического доступа к душевной болезни»[291].

Разорвать изнутри «традиционный контракт», ставящий санитара в подчиненное по отношению к врачу положение, поскольку у него нет доступа к психоаналитическому знанию последнего (ведь санитар «не образован»), – значит поставить под вопрос психиатрический контракт и его закон, исключающий душевнобольного, но также, и это самое главное, сделать возможной встречу с душевнобольным в новых координатах[292]. Критика разделения труда смыкается здесь с аналитической терапией психозов. И целью является не что иное, как возможность истинного контакта санитаров и пациентов: «Санитар ⟨…⟩ часто считается врачом второй категории, тогда как на самом деле он обладает привилегированной и часто незаменимой терапевтической способностью»[293]. Этим уже предполагается институциональная и субъективная революция. Разрыв с контрактной буржуазной формой, овеществляющей как фигуру психиатра, так и фигуру санитара в разделении психиатрического труда, становится условием доступа к душевной болезни и ее лечения институциональной терапией. В результате все роли получают новое определение, начиная с роли врача. «Институциональная терапевтика радикально меняет трудовые привычки медицинской профессии. От врача в клинике Ла Борд требуется не только выписывать рецепты, заниматься электрошоком или же оценивать результаты инсулинового курса: он также должен интересоваться способом организации клуба, работой в мастерских, тем, что происходит в институциональном поле. Он должен быть не только представителем медицинского знания, но и в равной быть эрготерапевтом. То же самое относится ко всему персоналу клиники Ла Борд: уборщица, санитарка, повар – все они должны быть поливалентными; садовник должен уметь выращивать цветы, но также оказывать медицинскую помощь»[294].

Аналитическая практика, освобожденная таким образом от власти психиатрии, становится безусловно «прогрессивной»; более того, она предвещает грядущую революцию в масштабе всего общества. В определенном смысле, с точки зрения Ури, пространство психиатрической лечебницы кристаллизует в себе всю совокупность разных видов классовой борьбы: «Общество делегирует некоторых людей жить с душевнобольными, и это создает своего рода стену из людей, стену из голов, рук и ног, защищающую от душевнобольных. Пусть сами выкручиваются, как придется, лишь бы только обществу жилось спокойно. И, безусловно, с такой стеной, составляющей часть общества, тесно связаны все виды борьбы, существующие в этом обществе»[295]. Именно по этой причине сегрегационная психиатрия является самым важным пунктом революционных перемен, на основе которого могло бы состояться то, что позже Делёз и Гваттари назовут «материалистической психиатрией»[296].

Революция, совершенная психоанализом

Нужно хорошо понимать, что цель ротации задач и функций, как и обобществления терапевтической функции, состоит не только в упразднении общественного разделения труда. Также они создают субъективные бессознательные следствия, имеющие решающее значение для членов института. Как мы выяснили, в Ла Борд, вопреки предписаниям Ракамье, ставится задача деконструкции фигуры психиатра. Но каковы его служебные обязанности? Гваттари описывает эти обязанности в общих чертах: врач должен отказаться от воображаемой идентификации со своей ролью и, «выдерживая фантазм раскола и панический страх», возникающий, возможно, вследствие