Психология достоинства: Искусство быть человеком - Александр Григорьевич Асмолов

еще более резкие изменения в структуре и классификации гуманитарных наук в целом. Поведенческие, социальные, ментальные, когнитивные, лингвистические науки, какую бы значительную из новых научных книг мы сегодня ни взяли, – везде революция в самом понимании научных границ, междисциплинарных взаимодействий, выборе их методов.

Хотя психология получила свое место в списке наук, она все равно выглядит среди них Золушкой. Когда-то приучали видеть в ней одну из наук «общественных», потом согласились считать скорее «гуманитарной». Та и другая версия правомерны, но уже очевидно, что не получается отграничить психологию как науку «только об обществе» или же «только о человеке».

Я выдвигаю в качестве гипотезы, не декларации, свой вариант: психология относится к наукам, которые объединяются в систему living science – науки о жизни.

Поэтому первый мой тезис: психология сегодня – это living science, второй: психология – это (наряду с генетикой) наука об изменениях и изменчивости.

Новая трансдисциплинарность, по сути дела, позволяет нам признать тех научных «родственников», которых ранее видели смутно (хотя их работы внимательно изучали некоторые наши коллеги в начале XX века). История науки предстает существенно иной; мы открываем в ней множество лакун, обнаруживая многих не упомянутых в ней гениев.

Например, мы начинаем по-новому видеть работы Якоба Икскюля, а именно его экологическую биосемиотику: то, насколько она повлияла на сами общеупотребимые понятия «образ жизни» и «образ мира», на экологическую теорию восприятия Джеймса Гибсона, на книгу «Проблемы развития психики» Леонтьева. Раньше мы не замечали этого, а перед нами выстраивается уникальная линия смыслов и исследований. На первый план вновь выходят глобальные идеи Герберта Спенсера о разных уровнях организации жизни и т. д.

Иными словами, история психологии опять зажила, опять забурлила.

Когда Выготский цитировал Франца Брентано и говорил, что у нас нет одной психологии, а есть множество психологий, это расценивалось как весьма огорчительное высказывание. Сегодня же хочется говорить о множестве трансдисциплинарных направлений, в каждом из которых психология действует за пределами «только психологии»: когнитивная наука, ментальная наука, психология как наука об изменчивости жизни – и за ними будущее.

Сегодня от психологии у меня складывается ощущение не разброда, а уникального, я бы сказал, рывка – и рывка именно в направлении к пониманию персонализации жизни. Сбываются предсказания Тейяра де Шардена, Владимира Вернадского и других. Слова «психозойская эра» перестали быть только занятной метафорой.

Именно поэтому у психологии и возникает повод для «наглости»: брать на себя функцию социального конструирования реальности.

Кому в большей степени, чем психологам, до́лжно искать ответы на вопрос, насущный не только для всех гуманитарных наук, но и для большинства технических дисциплин, и для педагогики, и для политики: «Кто кого больше переделывает – мы технологии или же новые технологии переделывают нас?» Вопрос своеобразный, почти забавный, но предельно значимый; цена неверных ответов на него очень высока.

С начала ХХ века исследовали вопрос о том, как человек «интериоризует технологии». (Интериоризация – переход извне внутрь, формирование внутреннего мира человека под воздействием внешних обстоятельств, перенос структуры внешней деятельности в умственный, внутренний план.) С тех пор не менее значим другой вопрос (впервые сформулированный, пожалуй, Мишелем Фуко): благодаря чему мы способны сопротивляться интериоризации технологий? Опять категория Выготского: «кто кем овладевает»? Технологии ли делаются нашими властителями по мере их интериоризации? Или все же мы умудряемся ими овладеть?

В этом сюжете тема развития личности раскрывается перед нами как насущная социальная необходимость: самоовладения собой, самообладания – об этом мы можем прочесть уже у Выготского (хотя тогда еще не были в ходу уместные здесь слова «автопоэзис», «самоорганизация» и т. п.).

● 

Меня часто спрашивают: в чем я вижу уникальность российской психологии в мировом контексте? Мне слышится здесь два подвопроса: о наследии, о традициях, о заветах наших учителей и об идеологии «особого пути», на котором, мол, мы самые умные и без всех обойдемся.

Исповедание «особого национального пути» в любой сфере вызывает предчувствие грозящих опасных ошибок. Но «особый путь» в психологии как в науке о человеке и его развитии чреват даже не рисками, а предсказуемыми тяжелыми последствиями. Я иногда называю «особый путь» «путем особистов»; увы, в этой игре слов постоянно возникает предсказательный смысл.

Оставляя особистов на их путях, попробую ответить о другом: что есть уникального в традициях отечественной психологической науки?

Психология в России всегда была тесно связана с философской традицией, с языками разных направлений культуры; в России она всегда искала ответы на вопросы духовного порядка.

Многие объясняют эту научную черту особенностью русского менталитета, порой говорят о нем с иронией, я же считаю его выигрышным для психологии. Мы с вами обладаем уникальной склонностью к тому самокопательству, которое можно назвать привычкой к рефлексии, а рефлексия – великий постановщик проблем. Установка на рефлексию в русской психологии – значимый источник культурных практик.

К примеру, если в западной интеллектуальной традиции (при всем различии национальных научных школ) толерантность ассоциируется скорее с такой характеристикой, как открытость сознания, то в русской традиции она связывается с великодушием. Что перед нами? Широта сознания? Широта души? Известны высказывания о том, что в отечественной науке не надо спрашивать, в чем смысл жизни, специально искать его, он заложен уже в самой жизни (в том числе – в драматическом развитии научного сообщества). Такое вот, не особенно принятое в научных кругах других стран, уникальное слияние смысла жизни и практики рефлексии. В этом, с моей точки зрения, мощный потенциал российской психологии.

Если же говорить о слабостях, недостатках российской психологии, то в них больше универсального, чем национального. У психологов, не только российских, всегда был принимающий разные обличья родовой комплекс неполноценности. Он проявлялся в том, что мы всегда строили нашу науку по образу и подобию других наук. В конце XIX – начале XX века – по образу и подобию физики и химии (эта линия продолжается и теперь). Далее психология следовала по стопам нейрокогнитивистики, приводила свои объясняющие гипотезы к подчинению все более интересным моделям того, как работает физиология мозга.

Новый этап, новый подвох, когда речь заходит о прогнозировании и программах развития общественной жизни, – психология по образу и подобию экономики. Мы радуемся как дети, что экономисты используют конструкт «человеческий капитал». Но мы проигрываем, поскольку навязываем сами себе категории, с помощью которых экономисты пытались с 1960-х годов подчинить себе психологов. Мы опускаемся до прогнозирования на основе конструкций, у которых другие задачи, другого уровня когнитивная сложность.

Биологи ведут себя увереннее. Попробуйте найти биолога, который монтирует свои программы с позиции теории капитала! Пусть человеческого, пусть социального, пусть символического