Брачные ошибки - Полина Ром

Полина Ром

Брачные ошибки

ПРОЛОГ

В детстве мама ласково называла меня «Паровозиком»: лет до восьми я была заводилой в любой компании. А в мои одиннадцать мама родила Любушку. Это был 1980 год. Мое детство быстро и как-то незаметно кончилось, и вовсе не потому, что мама так уж часто заставляла меня возиться с малявкой. Нет, я сама чувствовала ответственность за этот пищащий комок и проводила возле неё всё свободное время.

Отец, как и многие мужики в начале девяностых, очень быстро спился и исчез из нашей жизни полностью. Мама впахивала на двух работах, но всё равно дома частенько не было ничего, кроме картошки с собственного огорода и изрядно надоевших бочковых огурцов.

Эта собачья жизнь не могла не сказаться на мамином здоровье. Мне было двадцать два, когда мама сгорела от онкологии. Мы всё еще на что-то надеялись. Я потратила на поддержание надежды все копейки, отложенные на собственное жилье. Но через два месяца на остатки денег я хоронила маму. Последний наш разговор состоялся за день до того, как она впала в кому:

- Паровозик, Любашу только не бросай. Обещай мне…

Любашке было одиннадцать лет, и малявка была в совершенной истерике оттого, какой груз рухнул на ее плечи. Ее пятый класс я и спустя много лет вспоминала с содроганием. Опеку мне дали без особых проблем: все же я уже работала крановщиком на местном заводе, и нам даже назначили пенсию по утрате кормильца.

Голодать не приходилось, но у сестры как будто крышу сорвало: она прогуливала уроки, дралась, связалась с какими-то отбитыми девчонками, года на четыре старше её. И все свободное от работы время я тратила на Любу. Бегала в школу разбираться с учителями, а когда могла, отводила сестру туда за руку. Таскалась по родителям тех самых девиц, угрожая им и их дочерям всевозможными карами, если они не оставят малявку в покое. И без конца разговаривала с ней, убеждая, что нужно жить дальше.

Годам к тринадцати всё тихонечко вернулось в свои берега, и я даже выдохнула на пару лет, ухитрившись набрать смен и откладывать деньги сестре на образование. Но в шестнадцать у сестрицы начался тот самый переходный возраст, и в семнадцать она объявила, что встретила любовь всей жизни:

- …и ты ничего не сможешь сделать, потому что у меня уже пять месяцев! Я все равно рожу, и мы поженимся!

Пожениться особенно не получилось: великовозрастный кавалер быстренько собрал манатки и уехал в одну из дружественных республик, где у него были родственники по линии отца. Сестра рыдала, клялась, что больше никогда, а я понимала, что выбора у меня нет.

В общем-то, я так и осталась для неё Паровозиком. Ей было восемнадцать лет и три дня, когда она родила Павлика. Пособие для матери-одиночки было настолько мизерным, что даже говорить не о чем. Я набрала смен, а в выходные, давая отоспаться малолетней мамаше, таскала племянника на длинные прогулки. Всё время нас спасала дача-кляча, оставшаяся от благополучных, ещё доперестроечных времён. Домишко из палок и фанеры был уже очень ветхим, но шесть соток в пригороде давали нам возможность не просто питаться, а даже потихоньку растить племянника.

Когда Паша пошел в садик, я запихнула Любашу в вечернюю школу, а через год – на курсы бухгалтеров. Ей было уже двадцать два, когда она наконец-то вышла на работу. Жить стало существенно легче, но в родительской двушке нам всем было тесновато. Тогда я начала мечтать о собственной квартире.

Мечта чуть не рухнула в двадцать три Любашиных года, потому что сестра снова оказалась беременна. Правда, в этот раз всё было немножко лучше: имелся в наличии жених, готовый отвести её в ЗАГС. На мой взгляд, он ничего особенного из себя не представлял: работал на том же заводе, что и я, в должности грузчика, был несколько ленив и не обременён жильем или машиной. Витёк отличался смазливой внешностью и спокойным характером, так что особо возражать я не стала: пусть их женятся.

Сестрица клянчила свадьбу, но это был единственный раз в жизни, когда я показала ей смачный кукиш и взяла однушку в ипотеку на себя. Молодая семья тихо расписалась в ЗАГСе и отправилась в самостоятельное плавание. Денег им, как водится, не хватало. На даче мой зять работать брезговал, заявляя, что он де не крестьянин. Поесть при этом любил и на пивко по выходным денег не жалел.

Так что я не только одевала-обувала Пашу, но и таскала молодой семье бесчисленные сумки: с картошкой, огурцами и квашеной капустой. И малиновым вареньем: малина на даче самозародилась, но оказалась на редкость удачным и зимостойким сортом, так что выводить её я не стала. Люба решила продавать дачу, но я упёрлась и выкупила ее половину. На эти деньги семья приобрела крепенький Рено Логан. Виктор отучился на каких-то курсах повышения от завода, и его, как самого непьющего и образованного, назначили бригадиром грузчиков.

Жили всё же тяжеловато, так как брать дополнительные смены зять не любил, а маленький Андрюшка, уже в три месяца бросивший материнскую грудь, требовал хорошего питания. Глядя на ревущую Любу, дополнительные смены брала я…

За эти годы у меня, конечно, бывали мужчины, но, увидев мою семью, они тихо «сливались». Я даже думала родить сама и бросила предохраняться. Но мне так и не повезло забеременеть. Впрочем, племяши были мне настолько родными, что я не сильно и печалилась.

К сорока пяти ипотеку я выплатила. Но совсем уже взрослого Пашу нужно было учить: в институт он поступил хоть и на бюджет, зато в областном городе. Я оплачивала треть однокомнатной квартиры, где он жил с двумя одногруппниками, и подкидывала ему на питание, понимая, что от его родителей толку не будет. Бросить мальчишку барахтаться одного я не могла. У сестры дома бывала редко: видеть лежащего на диване Виктора было тошно, а скандалить с ним я не умела. Даже когда он по пьяной лавочке в хлам разбил Логан, только перекрестилась, что жертв нет, и единственный раз назвала его скотиной.

В семье у сестры все было относительно тихо и мирно до моих пятидесяти. Паша заканчивал институт и возвращаться домой не собирался. Андрей готовился к поступлению. А впереди у него был одиннадцатый класс и ЕГЭ. И тут грянул