Измена. Вычеркнуть любовь - Ася Исай

Смотрю на деньги. Гордость кричит отказаться, но разум напоминает о предстоящих расходах.

— Хорошо, — соглашаюсь нехотя.

Он идет к двери, оборачивается.

— Я не сдамся. Буду ждать. Сколько потребуется.

— Не надо ждать, Виктор. Живи своей жизнью.

— Моя жизнь — это ты. И наш ребенок.

Дверь закрывается за ним. Я сползаю на пол, обнимая живот. Слезы, наконец, прорываются — горячие, соленые, очищающие. Плачу о потерянной любви, о разбитых мечтах, о том, что мой ребенок будет расти без отца. Но сквозь слезы пробивается что-то еще. Облегчение? Да пожалуй. Тайна раскрыта. Больше не нужно прятаться, бояться случайной встречи. Малыш толкается особенно сильно, и я глажу живот.

— Тише, солнышко. Все хорошо. Мы справимся. Вдвоем справимся. За окном начинает светать. Новый день. Новая жизнь. Без него.

Телефон вибрирует на тумбочке. Незнакомый номер. Я хочу сбросить, но что-то заставляет ответить.

— Алло?

— Татьяна? — женский голос, холодный как лед. — Это Алина. Думаю, догадалась сама уже. Нам нужно поговорить. Срочно.

— О чём нам говорить?

— О Викторе. О ребёнке. Обо всём. Боюсь, ты не до конца понимаешь, что происходит.

Глава 11

Утреннее солнце пробивается через занавески, и я щурюсь, переворачиваясь набок. Спина ноет. Каждое движение дается с трудом. Живот уже такой большой, что найти удобную позу для сна становится настоящим квестом. Малышка ворочается, упирается то коленкой, то локтем мне под ребра.

За окном слышится знакомый стук молотка. Виктор опять взялся за детскую. Упрямый, как осел.

Уже третья неделя, как он появляется здесь каждое утро. Сначала это были робкие попытки. Принесет продукты, оставит у порога и уйдет, не поднимая глаз. Потом начал задерживаться, предлагать помощь.

Недавно молча пришел, оставил на столе пакет с деньгами и так же молча удалился. Там были все деньги за дом! Я долго смотрела на эту сумму, не в силах поверить. Я, наконец, смогу расплатиться с Луизой!

А теперь вот это. Полноценный ремонт детской для малышки. Виктор словно пытается купить прощение килограммами плюшевых мишек и метрами бельгийского кружева. Вчера притащил комод. Итальянский, ручной работы. Я чуть не заплакала от злости. Зачем? Зачем сейчас всё это?

Накидываю халат и иду на кухню, придерживаясь за стены. По пути заглядываю в детскую. Замираю в дверях.

Кроватка стоит точно посередине комнаты. Белая, с резными звёздочками на спинке. Такая дорогая, что я боюсь к ней прикасаться. Виктор собирал её вчера три часа, ругаясь вполголоса на инструкцию. Я наблюдала из дверного проема, не в силах ни помочь, ни прогнать его. Стояла как дура и смотрела, как он старательно вкручивает каждый винтик, проверяет каждое крепление.

Заботливый папаша, блин.

Пока в моем организме не прибавится углеводов, я отказываюсь жить эту жизнь и думать об этом мужчине.

На кухонном столе — свежие пышки, пекарни в центре. Те самые, за которыми нужно только в Петербург. Их научились делать и в Москве, но только в одном месте. Рядом с коробкой записка: "Твои любимые. С брусничным соусом. В."

Сердце предательски сжимается. Помнит. После стольких лет помнит такие мелочи. Помнит, что я люблю именно с брусникой, а не с сахарной пудрой. Что кофе пью только с одной ложкой сахара. Что не выношу запах лилий…

Беру пышку, откусываю. Вкус детства, счастья, того времени, когда мы были молоды и наивны, когда казалось, что любовь победит все. Когда я верила его клятвам. Когда думала, что мы будем вместе навсегда.

— Доброе утро, — его голос заставляет вздрогнуть.

Поворачиваюсь слишком резко, хватаюсь за стол. Он стоит в дверях кухни, в руках ящик с инструментами. На щеке полоса белой краски, волосы взъерошены. Джинсы и футболка заляпаны краской. Выглядит уставшим, но в глазах та самая мягкость, которую я помню с юности. Та самая, от которой когда-то теряла голову.

— Я приехал рано. Стучал, но ты не слышала. Дверь была открыта, я… — Все в порядке, — перебиваю. Не хочу слышать оправдания. Не хочу слышать его голос. Не хочу, чтобы он стоял так близко. — Как продвигается работа? — Хорошо. Сегодня закончу с покраской. А еще привезут матрас, — ортопедический, гипоаллергенный, — говорит с гордостью, будто подвиг совершил, ей-богу. — В магазине сказали, это лучшее, что есть. С кокосовой койрой, представляешь? — Не нужно было, Виктор. Я бы справилась сама. — Знаю, — он выпрямляется, вытирает пот со лба. — Ты всегда справлялась сама. Даже когда не должна была. Даже когда я должен был быть рядом.

Комок подступает к горлу. Нет, не буду плакать. Не при нем.

Киваю, обнимая себя за плечи. Халат кажется слишком тонким, я словно голая под его взглядом.

— Виктор, я же говорила… — Ты сказала, что не примешь дорогие подарки. Это не подарок. Это необходимость для нашей малышки.

Наша малышка. Он так легко это говорит теперь, словно не было этих месяцев молчания, побега, боли. Словно не я плакала ночами, не зная, как жить дальше.

Я отворачиваюсь, делаю вид, что разглядываю что-то за окном. На глаза наворачиваются слезы.

— Тань, поговори со мной. Пожалуйста. — О чем говорить? — голос дрожит. — Ты сделал свой выбор тогда. Почему сейчас все должно быть иначе? — Потому что я ошибся. Потому что эти месяцы без тебя были адом. Потому что я не могу спать, не могу есть, не могу дышать, думая о том, что натворил. Потому что… — Нет, Виктор. Просто нет, — поворачиваюсь к нему, и слезы уже не сдержать. — Ты приходишь, приносишь подарки, красишь стены. Но завтра позвонит твоя мама, или партнеры по бизнесу, или… — я запинаюсь, не хочу произносить её имя. — Алина больше не проблема. — Да? А почему же она звонила мне и обещала уничтожить мою жизнь?

Он бледнеет. Челюсти сжимаются так, что проступают желваки.

— Она звонила тебе? Когда? Что сказала? — он делает шаг ко мне, но я отступаю. — Вчера. И позавчера. Сказала достаточно. Что я шлюха. Что ребенок — ублюдок. Что она знает про твои махинации и посадит тебя, если не вернешься. — Сука, — он выдыхает сквозь зубы. — Я же предупреждал её… — О чем ты её предупреждал? — злость придает сил. — Важно, что она знает, где я живу. Знает про ребенка. И очень, очень зла. — Я разберусь с ней. — Как? Как ты с ней разберешься? — мой голос срывается. — Она же сказала, что знает про твои… Дела. Финансовые. Про офшоры, про выведенные деньги…

Виктор замирает. В комнате повисает тишина, нарушаемая только гулом