Вы (влюбитесь) пожалеете, господин Хантли! - Екатерина Ильинская

В тот момент, когда я уже собиралась убрать с шара руки и заставить себя пойти спать, Эрнет вдруг достал блокнот и открыл на странице с моим портретом. И столько грусти было в его взгляде, что я сама разрыдалась. Копившая внутри тоска прорвалась потоком слёз, которые я полночи проливала в подушку, словно была пятнадцатилетней, и моё сердце разбил мальчишка из старшего класса, начав гулять со своей одноклассницей. И если бы не моя любимая змейка, которая всё ещё не обросла шерстью и пугала голым чешуйчатым телом, я так бы и проплакала до самого утра. К счастью, Саюши успокоила меня гораздо раньше.

Теперь всё время, пока не работала, я до рези в глазах смотрела в шар, пытаясь угадать, что думает и чувствует Эрнет. По мимолётным жестам и выражению лица догадывалась, верит он собеседнику или нет. Запомнила, как он едва заметно приподнимает брови, когда удивляется, дёргает уголком рта, вспоминая что-то неприятное, как опускаются плечи, когда он устаёт. И за всё время я ни разу не видела улыбку Эрнета.

Из-за работы в наблюдениях приходилось делать большие перерывы, и я раздражалась на посетителей, Джейка и Анну — на любого, кто пытался меня отвлечь. Но пик моего недовольства пришёлся на визит журналиста из какой-то сомнительной газетёнки.

— Позвольте задать вам несколько вопросов?

Голос был, конечно, не тот, но я всё равно подпрыгнула в кресле и отдёрнула руки от шара, где Хантли как раз встретился с человеком из казначейства и что-то ему говорил. На секунду показалось, что я начала не только видеть, но и слышать звуки. И лишь спустя полминуты до меня дошло, что говорил мой посетитель, а не Эрнет, находящийся в Брейвиле.

— Какие ещё вопросы? — не поняла я.

Незнакомый светловолосый журналист с тонкими усиками не походил на человека, которому нужно предсказание. Более того, блокнот в его руках явно говорил, что человек тут по работе. Интервью?

Я посмотрела в окно, совершенно забыв, что оно занавешено, и определить время по солнцу не удастся. Прислушалась — но часы ни в приёмной, ни в ратуше не били. Который час так и осталось для меня загадкой, и было непонятно можно ли отправить журналиста прочь за неурочное посещение, или он пришёл в свободное окно без записи.

— Что вам нужно? — не очень вежливо спросила я.

— Вы можете как-то прокомментировать вышедшею вчера статью о том, что завод артефактов проклят? Возможно, сделаете расклад на судьбу производства?

— Расклад на завод? Вы что шутите? — Я потёрла глаза. Судя по тому, как они горели, всё-таки был вечер.

— Нисколько. И посмотреть, действительно ли на него наложено проклятие.

— Какое проклятие? Этим тёмные ведьмы занимаются, а не гадалки!

Я перестала понимать, что вообще происходит. Вряд ли журналист мог перепутать меня с обладателем магического дара, как это сделала Камилла Пафсон — собеседник выглядел гораздо более знающим, чем посетившая меня кокотка.

Журналист что-то записал в блокнот, и это показалось мне настолько знакомым, что ёкнул сердце. А ещё таким страшным, что задрожали руки. Вдруг вспомнилось всё, что рассказывал Эрнет про силу слова и общественного мнения, и я усилием воли подавила волнение.

— Слушайте, господин… — Повисла многозначительная пауза, во время которой я раздумывала, у всех ли газетчиков привычка забывать представиться в начале разговора или это только мне такие попадаются?

— Вистоци.

— Господин Вистоци, я понятия не имею, что произошло с заводом, и кто решил, что на нём лежит проклятие. Я не делаю расклады на будущее зданий или бизнеса, только на людей, когда они приходят с личными запросами. То есть будет ли выгодна конкретная сделка клиенту, можно сказать, а про некоторую предполагаемую договорённость между кем-то и кем-то нельзя. О судьбе завода вам лучше спросить у Лейралии Шейронской и Девеника Свона. Или пусть они приходят ко мне с вопросом о выгодности его продажи.

— Вы, вероятно, шутите на счёт господина Свона… — Журналист оторвался от записей и бросил на меня взгляд, словно ожидая, что я опровергну свои же слова. Но я молчала, не понимая намёков. — Его же вчера посадили по подозрению в похищении четы Шейронских. Он сейчас находится под стражей и вряд ли может куда-то прийти.

— Что? — новость оглушила и лишила сил. Я откинулась на спинку кресла и беспомощно посмотрела на совершенно пустой шар, словно Хантли оттуда мог дать мне ответ. — Я не знала…

— Понятно. Что ж, простите за беспокойство, напишу, что от комментариев вы воздерживаетесь.

Я только кивнула, прощаясь с посетителем, и попыталась осмыслить новости. Когда всё произошло? И как я это пропустила? Ах да, я же не читала газеты. Руки сами собой потянулись к шару, но за приоткрытой дверью раздались голоса Джейка и Анны.

* * *

— Эт самое, сходите вы… — попросил Джейк.

Послышалась возня, потом Анна проговорила:

— Я так-то и сама побаиваюсь.

— Ну, пожалуйста, эт самое, мне господин Хантли голову оторвёт, если госпожа Ковальд под моим присмотром рехнётся. Сколько дней она уже сидит, прилепившись к шару, и пялится в него с отсутствующим видом. Эт самое… — Джейк шмыгнул носом, — совсем ополоумела…

Что? Ополоумела? Внутри вдруг взорвалась злость, потекла под кожей, обжигая. Раздражение, что меня всё время отвлекают, отчаяние и бессилие от непонимания, что мне делать, тоска по Хантли… Всё это вдруг ударило в голову, заставляя задыхаться от совершенно непереносимой ярости. Да я и так еле держусь, чтобы не выть каждую ночь от навалившихся проблем! А меня ещё и полоумной называют! Всё это так резко потребовало выхода, что я вскочила и понеслась в приёмную.

Они не понимают! Они ничего не видят! Их ничего не беспокоит! И они ещё говорят, что я рехнулась⁈

— Я всё слышу!

Ну, подожди у меня, рыжее чудовище, по недосмотру Ошура, считающее себя моим секретарём!

— Я тебе сейчас уши надеру!

— Ой, я, эт самое, мне пора…

Топот ног и хлопанье двери лучше всяких слов сказало, что маленький паршивец сбежал, но я всё равно вылетела в приёмную словно фурия, жаждущая отмщения.

— Вот зараза! — ругнулась я. Открыла дверь, выглянула наружу, не увидела там ни одного рыжего пронырливого мальчишки и со злостью захлопнула её — так что хрустнул замок.

— Амелия…

Я