Мой темный Ромео - Паркер С. Хантингтон

– Когда мне было шесть, Моника узнала, что Ромео ей изменяет. И не просто изменяет. Завел самый настоящий роман. Женщина переехала в его пентхаус в центре города. Перевезла туда вещи. И своего ребенка.

Тот самый пентхаус, который я занимал время от времени, пока Печенька переворачивала мой мир с ног на голову. Тот самый пентхаус, в котором я жил с Морган. Если подумать, я не смог бы найти для этого пентхауса более достойной судьбы, чем быть сожженным дотла.

– В детстве я привык заботиться о себе самостоятельно, пока родители пребывали в состоянии кризиса. Я сам принимал душ, готовил себе одежду, обед и домашние задания. Моника почти не уделяла мне внимания, посвящая время тщетным попыткам соблазнить мужа и забеременеть. Неважно, что она не заботилась о своем уже рожденном ребенке. Так что поначалу, когда она выгнала Старшего, я справлялся.

Выдохнув, я взял ладонь Печеньки, лежащую на моем бедре.

– А потом я пошел в первый класс. Вскоре стало очевидно, что в моей жизни нет взрослых. Я приезжал в школу поздно (если приезжал вообще), потому что водитель Моники часто отлучался по ее поручениям, и у него не оставалось времени меня отвозить. Я выглядел неухоженным. От меня неприятно пахло. Я не справлялся с домашними заданиями. К концу первого семестра к нам домой нагрянули органы опеки.

Печенька крепче сжала мою ногу. Я рассматривал люк в крыше, не желая видеть жалость на ее лице.

– Естественным решением было бы нанять нянек, но мои родители уже обжигались в прошлом. Прежние няни нарушали договор о неразглашении и сливали информацию в прессу. Мать Зака предложила забрать меня к себе на несколько недель, месяцев – сколько потребуется.

К тому времени мы с Заком стали неразлучны, как братья.

– В конечном счете Старший не смог вынести позора, который обрушился бы на него, если бы люди знали, что он отдал своего единственного ребенка посторонним. Он был недоволен и зол на Монику за то, что не справилась со своей единственной задачей – быть матерью. Так что он нашел решение. Отправил меня к своей младшей сестре в Милан.

Сабрина Коста была воплощением хаоса.

Дитя любви привилегированности и глупости.

Все свое время эта женщина прыгала из одних токсичных отношений в другие, не успевая перевести дух. Она целыми днями ходила на вечеринки и по магазинам, а еще тайком от семьи употребляла наркотики. Зависимость вынудила ее перебраться за океан, туда, где родители не смогут следить за каждым ее шагом.

Даллас положила мои руки себе на колени и вытерла их от жира, оставшегося после бургера.

– Тебя увезли посреди учебного года?

Я кивнул.

– А поскольку я не знал итальянский, родители решили, что меня должна обучать на дому Сабрина, у которой знаний в голове было не больше, чем на детской пластинке «Маленький Эйнштейн». – Возможно, я слишком резок в суждениях. Детской пластинке известно больше цветов и звуков животных, чем моей тете.

– Как только я прилетел в Милан, то сразу понял, к чему все идет. Сабрина не уделяла мне ни минуты. Она постоянно пропадала на вечеринках и у своих вечно сменяющихся бойфрендов. Я остался в ее квартире один. Только я и учебники, с которыми меня привез Старший. Раз в неделю она приходила домой и приносила пару пакетов с продуктами, но их едва ли хватало на два дня.

Печенька напрягла челюсти, будто готовясь к удару.

– Я справлялся, ясно? – У меня вырвался глухой смешок. – Всегда находил банку консервов то тут, то там. Иногда съедал всего несколько ложек томатной пасты в день. Ел сухие макароны – не знал, как их готовить. Но настоящим лакомством были консервы из тунца. Когда она приносила их, я балдел от удовольствия. Но в итоге даже эти скудные подачки прекратились. Ее сменил один из бойфрендов.

Даллас напряглась рядом со мной, сжав в руке влажную салфетку. Парк окутала темнота. Мы даже умудрились пропустить закат.

– В первый день нашего с ним знакомства он взял меня на прогулку. Я был ужасно счастлив. Я впервые вышел из квартиры с тех пор, как приехал почти месяц назад. Подумал, что Сабрина наконец-то нашла себе нормального парня, а не кусок дерьма. Гейб сказал, что сводит меня поесть. И он отвел, но только не в ресторан. Мы приехали на арену для боев на окраине Модены.

При слове «арена» Печенька округлила глаза. Но все равно не сказала ни слова.

– Он отвел меня в клетку, запер в ней и сказал: если хочу есть, я должен победить. Я не победил. Не в первых четырех раундах. На самом деле я был так ошарашен, что в первых двух поединках даже не дрался. Клетку открыли, а меня электрохлыстом загнали в центр арены, где ждал сирота на пять лет старше, который отметелил меня до потери сознания.

Влажная салфетка выпала у Даллас из рук и упала к педалям.

– Впоследствии я научился жестче драться с превосходившими меня весом сиротами. Они были закаленными, более злобными, окрепшими после бессчетных побед, за каждую из которых вознаграждались едой. Скромным обедом, но еда есть еда. К тому времени я не ел уже несколько дней. А на пятом раунде сорвался. Я пинался, бил кулаками и царапался. Делал все, лишь бы победить. И я победил. Меня пришлось силой оттаскивать от того парня. Он был, наверное, на год старше – лет семи, но я избил его так сильно, что им пришлось уносить его с ринга. Мне дали еду. Но Гейб никогда не говорил, какой она будет вкусной. Я уже месяц не ел горячий обед. Поэтому когда мне дали полтарелки ризотто, я был готов рухнуть на землю, если бы не лежал посреди клетки. Гейб отвез меня домой и сказал, что в тот день он выиграл пари. Что, при небольшой практике, он видит в моем будущем большие успехи. Даже заехал в магазин, чтобы купить мне фастфуд. Так я смог продержаться несколько дней и был рад угодить ему, если это означало, что я смогу снова съесть то ризотто. Мы ездили на арену каждые выходные. Когда я побеждал, владельцы давали мне домашнюю еду. Гейб отвозил меня домой, а по пути раздавал советы по борьбе и покупал мне продукты. Но я вообще не хотел покидать арену. Я хотел драться. Я хотел есть. Баклажаны пармиджано. Пасту с моллюсками. Клецки из рикотты. Мне давали ровно столько, чтобы я мог протянуть