Возлюбленная распутника - Виктория Анатольевна Воронина

— Если вы добавите еще свое рубиновое колечко, миледи, то я принесу вам хорошую толстую свечу и буду кормить ужином, — пообещала миссис Тернер.

Узница чуть было не поддалась на это соблазнительное предложение, но осторожность заставила ее вовремя отклонить его. Неизвестно, как будут разворачиваться события, а у нее оставалось только это кольцо и золотой браслет.

Тюремщица удалилась с недовольным видом, но она являлась по своему добросовестным человекам, и скоро в камере Мейбелл затопили камин и принесли немудреный тюремный обед, состоящий из рыбной похлебки и жидкой каши. На вечер девушка предусмотрительно припасла себе половину ломтя хлеба на тот случай, если голод начнет мучить ее.

Как оказалось, предосторожность была вовсе не лишней. Прошло два дня заточения Мейбелл, но к ней никто не спешил на помощь. Не выдержав, девушка робко поинтересовалась у тюремщицы:

— Граф Кэррингтон не спрашивал обо мне, миссис Тернер?

— Я никогда не видела этого господина, — равнодушно отозвалась ее тюремная надзирательница.

— А герцог Мальборо? — вырвалось у Мейбелл.

— Тоже нет, — резко прозвучало в ответ.

Молодая леди Уинтворт обреченно вздохнула — с каждым часом, нет, с каждой минутой пребывания в тауэрской тюрьме у нее таяла надежда на благополучный исход ее пребывания в ней. Но можно было понять ее нерешительных друзей, оставивших ее в забвении, никому не хотелось навлечь на себя подозрения в нелояльности у новой власти. Сторонников сверженного короля Якова, так называемых якобитов, преследовали, их лишали гражданского звания, у них отбирали их имущество. Как все переменилось в этом мире! Вчерашние мятежники стали новыми хозяевами жизни, а верные подданные короля Якова стали изгоями общества, людьми вне закона. Ей же не приходилось рассчитывать на снисхождение, ведь всему Лондону было известно, что она убежденная сторонница Якова Второго.

Но скоро Мейбелл Уинтворт посетил человек, которого она прежде никогда не видела и даже не предполагала увидеться с ним. На третий день ее заточения стало заметно холодать. Девушка тщательно укрыла свой живот, в котором зрела новая жизнь, плащом — обычного обогрева камина уже было явно недостаточно — и попыталась найти утешение в мысленном общении с богом. В своих молитвах она сначала просила его смягчить ожесточенные сердца ее гонителей и хулителей, а затем начала петь религиозный псалом:

Когда Израиля народ

Из рабства шел, бежав от бед,

Он знал: его Господь ведет,

Ужасным пламенем одет;

Над изумленною землей

Столб дыма шел, как туча, днем,

А ночью отблеск огневой

Скользил за пламенным столбом.

Тогда раздался гимн похвал

Великой мудрости твоей,

И воин пел, и хор звучал

Сиона верных дочерей.

Мейбелл еще не кончила величать Господа своим чистым голосом, когда дверь в ее тюремную камеру отворилась, и в сопровождении коменданта тауэрской крепости вошел молодой человек. У него были проницательные серые глаза, от взгляда которых мало что могло ускользнуть, темные каштановые волосы, орлиный нос и тонкие, плотно сжатые губы. В целом он выглядел внушительно, хотя был невысокого роста, худощав и слегка сутулился. На лице у него были заметны следы оспы, но он держался с таким достоинством, что, несмотря на его физические недостатки, сразу чувствовалось, что это человек, с которым нельзя не считаться.

— Это и есть леди Уинтворт? — спросил посетитель, указывая на узницу.

— Да, ваше высочество, — почтительно ответил ему комендант, молясь про себя, чтобы его высокопоставленный собеседник не нашел никаких упущений во время дальнейшего осмотра вверенной ему крепости.

Мейбелл догадалась, что высокомерный молодой человек — это голландский принц Вильгельм Оранский, нынешний хозяин Лондона и без пяти минут следующий английский король. Ей не понравилось, как пристально смотрел на нее этот принц. С первого взгляда он стал внушать ей необъяснимую антипатию и неприязнь. Мейбелл сама удивилась такому своему отношению к совершенно незнакомому ей человеку, но поделать с собой ничего не могла.

— Оставьте нас наедине, — велел Вильгельм Оранский коменданту, и тот поспешно удалился, видимо тоже желая, как Мейбелл, поскорее избавиться от гнетущего присутствия нового английского властителя.

После его ухода Вильгельм Оранский устремил мрачный взгляд на девушку и строго сказал:

— Я слышал, как вы пели наш религиозный гимн, и меня удивляет, как ревностная протестантка могла помочь бежать королю-католику. Вы понимаете, что по вашей вине может разразиться подлинная катастрофа⁈ Яков Стюарт не успокоится и, заручившись поддержкой французского короля, попытается завоевать Англию огнем и мечом. Если он преуспеет в своих замыслах, то будете ли вы ощущать свою беспримерную вину за те бедствия, которым вы подвергли свою страну?

— Все в руках Божьих, монсеньер, и вы преувеличиваете мое значение, — задрожав от страха перед могущественным посетителем, сказала Мейбелл. — Ничего непоправимого не совершается без божьего участия, и я не думаю, чтобы Яков Второй снова воссел на английском престоле. Народ Англии не хочет, чтобы Яков был его сюзереном, а это значит, что вы наверняка будете его преемником. Народ можно обмануть, ввести его в заблуждение, унижать, грабить непомерными налогами, насмехаться над ним, но победить его нельзя! Поэтому, ваше высочество, если вы докажете англичанам, что вы достойны стать подлинным вождем английской нации, вам будут не страшны никакие враги и вы удержите за собой корону Англии.

Слова девушки, в которых имелось рациональное зерно, понравились Вильгельму Оранскому, и он стал более благосклонно смотреть на нее. Есть существа, от которых всегда при любых обстоятельствах исходит сияние, и Мейбелл была одной из них. Теперь Вильгельм понимал, почему король Яков был без ума от нее, а граф Кэррингтон не мог ее забыть. Со своей расчетливой натурой он был далек от всяких сердечных переживаний, но обаяние Мейбелл начало действовать даже на него. Вообще-то голландский принц старался держаться как можно дальше от женщин и их соблазнительных прелестей, придерживаясь мнения, которое впоследствии огласил Фридрих Ницше, опасающийся слабого пола как самой опасной игрушки для мужчины. Однако на этот раз он был готов забыть об своих принципах, и, нерешительно приблизившись к узнице как мальчик, увлеченный вещью, принадлежащей другому, он осторожно коснулся пряди ее шелковистых волос, поправляя ее, и со значением проговорил:

— Пожалуй, я смог бы извинить ваш проступок вашей молодостью и посмотреть на него сквозь пальцы. Вы явно нуждаетесь в хорошем покровителе, и я готов способствовать вам в улучшении вашего положения.

Но Мейбелл резко отстранилась от этого невзрачного мужчины — какое-либо сближение между ними она считала совершенно невозможным для себя.

— Благодарю вас, ваше высочество, но у меня есть жених