Неистовые. Из огня да в полымя - Алиса Перова

десять назад после боя я оглох на одно ухо. Тогда, к счастью, всё обошлось, но тогда же я отчего-то задался вопросом: что страшнее — быть глухим или слепым? Ответ был мгновенным и однозначным, и по сей день моё мнение не изменилось. Поэтому я не готов смириться с таким существованием. Не готов ради всего, что я не успел ещё сделать и увидеть. Ради моей мамы, ради… и ради НЕЁ, конечно.

Стефания…

Сейчас мне стало немного легче думать о ней, потому что теперь у меня появилась надежда. Да, несмотря на заверения Дианы и Феликса в положительном результате, я поверил в него только сейчас. Реми — единственный, кому плевать на исход моей операции, однако он сказал «когда прозреешь», а не «если прозреешь». И уже одно это заставляет меня верить в мои пятьдесят процентов света.

Глава 68 Гена

— Геныч, почему она до сих пор не здесь?!

Мне казалось, что я знаю ответ. Для себя я уже всё понял и решил, что так правильно, но как это донести остальным?.. А главное — самой Стефании.

Сука-а… когда же закончится этот грёбаный нескончаемый день?..

Один камень прочь с души — с мамой созвонился. Ух, и наплёл я ей небылиц! Но, главное, заверил в том, что жив-здоров. Слышал, что она сомневается, но мой бодрый голос и смех Дианы (та ещё артистка оказалась), кажется, немного усыпили мамины тревоги. Лишь бы она не попросила меня выйти на видеосвязь, тут уж не отвертишься.

А вот Дианкино настроение после моего звонка заметно подвяло.

— Чувствую себя предательницей, — заявила она. — Возможно, со своей стороны ты прав, не желая волновать маму, но я предпочла бы знать правду, какой бы она не была, и быть рядом с моим сыном.

— Да нет здесь единственно верного решения, Диан. Если я не выберусь из этой задницы, то вся правда и так неизбежно вылезет наружу. Но сейчас-то к чему душу рвать? Ни ей, ни мне легче не станет. И давай уже закроем тему.

Эту тему закрыли, но вопрос со Стефанией так и остался висеть в воздухе и давить на меня. А ещё я почти физически чувствовал тревогу окружающих, слышал их недосказанность, всей кожей ощущал их жалостливые взгляды и всё больше раздражался от ежеминутной опеки. Всё это так достало, что ближе к полудню я разогнал свою группу поддержки. Мне не терпелось побыть одному, расслабиться без их пристального внимания. И, конечно, мне было, о чём подумать.

Но не дали. Сперва наведался Жак, принеся с собой мозговзрывательный запах свежей сдобы (привет от нашей чудесной поварихи Лурдес), своё, на хрен мне ненужное, сочувствие: «Джин, ну как так?!» и, понятное дело, заверения в том, что всё будет отлично. Да и как может быть иначе, когда за дело взялся сам Реми Александр Шеро! А этот парень никогда не вкладывается в бесперспективные проекты.

Что?.. Кто-о?!

Мне не послышалось? Я вытаращил на Жака… уши, естественно. Ну а что я ещё мог вытаращить? И попросил разъяснить мне эту ситуацию, а конкретно, при чём здесь мальчишка.

— Как это при чём? — разошёлся Жак. — Да при всём! Он пробил клинику, вынудил Хосе задействовать свои связи, чтобы выдернуть из отпуска самого великого кудесника по глазам и уже закинул ему предоплату. Они с Филом этому доктору вчера полночи мозг выносили. Переслали ему все результаты обследования и заручились согласием на операцию, — Жак стиснул своими железными клещами моё плечо и торжественно подытожил: — Кстати, этот хирург уже спрыгнул с пляжного шезлонга и рванул в родную клинику встречать тебя.

— Серьёзно? Неожиданные новости, — растерялся я, ещё не понимая, как к этому относиться. — А я думал, что это всё Диана…

— А кто б ей позволил платить? У Реми теперь перед тобой долг жизни. Хотя ты прав — без Ди решалось бы дольше, но Хосе не может ей отказать, — Жак понизил голос и зашептал: — Между нами, этот чёртов латинос редкостный засранец, он и пальцем не пошевелит ради кого-то, кто не входит в его семью. Я подыхать на его глазах стану, а он перешагнёт и пойдёт дальше. И, поверь, даже патрон не потратит, чтобы пристрелить из милосердия. Но Ди всегда была его слабостью, а Реми для него почти как сын. Так что, пользуйся, друг!

— Поня-атно… А помощь мне — это наверняка непозволительное проявление слабости, так?

— Почему? — не понял Жак.

Но, как только произнёс волшебное слово «почему», тут же всё понял, смачно выругался и не на шутку расстроился.

— Слушай, Джин, а они меня даже не предупредили. Но ты ничего не знаешь, да? Тогда и не надо. У нас с Реми всё отлично и неприятности мне не нужны. А всё же права была крошка Ди, когда говорила про мой вражеский язык. Как это у вас по-русски?

— Язык мой — враг мой. И сдержать трудно, и отхерачить больно.

— Точно! И впихнуть некому, — загоготал Жак. — А ты, друг мой, не горюй, починят тебе твои фары, и будут лучше, чем прежние — с немецким знаком качества. А у тебя на родине как с медициной? Я слышал, что у вас там бесплатное лечение.

— Да как тебе сказать… можно и бесплатно полечиться, но вылечивание очень дорого.

— А-а, ну это как и везде, — хохотнул Жак и вдруг очень неудачно сменил тему: — Джин, а как там твоя подружка? Она уже в курсе?

— Нет, — отрезал я жёстко, и все слова сразу закончились.

Жак — вовсе не тот пассажир, перед которым я готов вывернуть душу, а у него, к счастью, хватило ума не продолжать этот разговор и вспомнить о неотложных делах.

— Держись, Джин! — он крепко сжал мою руку и саданул по плечу. — Отдыхай, набирайся сил, скоро увидимся.

Даст Бог — увидимся.

И я попытался отдохнуть, но всё же к вечеру устал сильнее, чем после серии боёв. Боль, неизвестность и пребывание в постоянном нервном напряжении в ожидании очередных процедур меня совершенно вымотали. Слышать никого не хотелось. Присобачить бы табличку к двери: «Изыди на хер, всяк сюда входящий!»

Однако моему очередному визитёру такой посыл — не помеха. Ещё до того, как он ворвался в мою палату, я уже понял, кто пожаловал.

— Геныч, ты охерел? —