Разрушенные клятвы - Катарина Маура

Я всхлипываю, не в силах поверить в происходящее.

— Это не что-то грандиозное, но… я подумал, будет хорошо поужинать в обсерватории?

Я ошеломленно смотрю на него.

— Но ты же говорил, что мне туда нельзя.

Что-то темнеет в его взгляде. И я тут же жалею, что напомнила об этом.

— Теперь можно, — отвечает он тихо.

Сердце замирает, когда он слабо улыбается и берет меня за руку. Зейн ведет меня по коридору, и воспоминания захлестывают с новой силой. Именно здесь он впервые меня поцеловал. Здесь он забрал мою невинность. Здесь мы мечтали о нашем будущем. Когда я думаю о наших лучших моментах, я думаю об этом месте. Здесь были наши свидания. Здесь мы любили друг друга.

Мое сердце тяжелеет, когда я поглощаю все изменения. Так много цветов исчезло, и на их месте появились новые. Я спотыкаюсь, когда нежелательная мысль лезет в голову — все цветы, которые он вырвал, были лилиями, и мое сердце сжимается от мысли о том, что он не сможет видеть их, не вспоминая ее.

— Что случилось? — спрашивает Зейн.

Я смотрю на него и заставляю себя улыбнуться, не желая портить этот момент, но не в силах скрыть, как резко упало мое настроение. В груди закручивается чувство вины, и я пытаюсь его подавить, отчаянно желая просто быть рядом с Зейном в этот момент.

— Ничего, — говорю я, крепче сжимая его руку.

Зейн внимательно меня изучает, но не настаивает, его рука становится немного влажной, когда мы подходим к одному из садов. Мелькнувшее разочарование охватывает меня, когда я понимаю, что это не тот розовый сад, в который он меня водил, но я тут же отбрасываю это чувство. Он всегда говорил, что розовый сад — это для его жены, а в его глазах... это не я. Не по-настоящему.

— Вот мы и здесь, — тихо шепчет Зейн, и мои губы раздвигаются от удивления, когда я оглядываюсь вокруг. Тысячи цветов и огоньков, сплетающихся между ними, и обеденный стол в центре.

Я прикусываю губу, когда он нежно касается моего лица, стирая слезы, которые, как я даже не заметила, снова начали катиться по щекам. Он так ласково качает головой, когда я смотрю в его глаза, и когда он целует меня в лоб, я понимаю, что никто и никогда не сможет сравниться с ним. Волна сожаления обрушивается на меня с такой силой, какой я еще не испытывала, и мое сердце болезненно сжимается при мысли о том, что мы могли бы иметь, о том, что он однажды отдаст другой.

Зейн ведет меня к стулу и отодвигает его для меня, его терпение безгранично в этот вечер.

— Я приготовил тебе рагу из баранины, которое ты раньше так любила, — говорит он, когда официанты приносят блюда. — Я не был уверен, что тебе оно все еще нравится, но...

— Нравится, — успокаиваю его я мгновенно, и мое сердце переполняется смесью благодарности и чистой радости — настоящей, неприукрашенной, той, что ты чувствуешь, когда находишься в моменте, который точно запомнишь навсегда.

Зейн садится напротив меня, и я не могу оторвать от него взгляда. Это не из-за того, что он снял пиджак и жилет, и не из-за того, как он закатал рукава рубашки. Это из-за того, как он смотрит на меня, как будто я его завораживаю.

Глаза моего мужа темнеют, когда я счастливо вздыхаю, и тихий стон вырывается из меня, когда я откусываю кусочек блюда, по которому скучала больше, чем он мог себе представить.

— Ты знала, что я всегда ревновал к этой дурацкой пасте, потому что каждый раз, когда ты ее ешь, ты так обвиваешь губами вилку, как обвиваешь их вокруг моего члена? Я должен быть единственным, кто может заставить тебя звучать так.

Я смеюсь, удивленная его признанием.

— Вот почему ты половину времени отказывался готовить его для меня?

Он пожимает плечами и кивает, что только заставляет меня смеяться сильнее.

— Зейн, ты не можешь ревновать к... еде... которую ты сам приготовил.

Я делаю еще один укус и стараюсь не засмеяться в ответ на его насупленное лицо.

— Это даже нелогично. Разве это не значит, что ты все еще тот, кто заставляет меня стонать?

Он скрещивает руки на груди, с самым милым выражением на лице.

— Мне пофиг. Мне это не нравится и точка.

— Ладно, милый. В следующий раз буду есть потише. Я буду так стонать только для тебя — это клятва.

Его улыбка исчезает, и я не понимаю почему. Может быть, потому, что я случайно сказала старое ласковое слово или из-за клятвы, которую я дала?

— Никогда не нарушай эту, — шепчет он почти так, как будто не хотел, чтобы я это слышала.

— Не нарушу, — обещаю я.

Это обещание не будет трудным для выполнения — никого, кроме него, не было. И никогда не будет.

Тот взгляд, который он бросает на меня за ужином, тянет за струны моего сердца, заставляет меня жаждать большего, заставляет думать, что, возможно, он тоже этого хочет. Простит ли меня Лили, если я прощу его? Она бы поняла, что я чувствую, как никто другой. Я до сих пор помню, как она переживала, что может быть эгоистичной, желая его и счастья, которое он ей приносил. А теперь я оказалась в той же ситуации. Я хочу его — несмотря ни на что.

Зейн откидывается на спинку стула, пока наш персонал меняет наши тарелки и приносит торт, который, похоже, в основном состоит из свежих фруктов, с одной единственной свечой сверху. Они ставят его передо мной, и Зейн наклоняется ко мне, его выражение лица противоречиво, когда он опирается локтем на стол, а кулак кладет под подбородок. В его взгляде что-то такое, что захватывает меня, и я бы отдала все, чтобы понять, что он чувствует сейчас.

— Загадай желание, Селеста?

— А что, если я скажу, что только ты можешь сделать мое желание реальностью? — Мой голос мягкий, уязвимый, и я едва ли могу удерживать его взгляд, когда вопрос висит в воздухе между нами.

— Тогда скажи мне свое желание, и я его исполню.

Я смотрю на мужа, дыхание прерывистое.

— Я хочу тебя обратно.

Глаза Зейна расширяются, и на несколько мгновений он выглядит совершенно обезоруженным.