Хозяйка медовых угодий - Ри Даль

Я повернула голову. Лина спала, свернувшись калачиком на лавке. Её русые косички, которые я вчера переплела, выбились из-под ткани, а щёки, чуть розовые во сне, казались такими беззащитными, что у меня защемило в груди. Она дышала ровно, и каждый её вздох был как обещание — обещание, что я должна сделать всё, чтобы этот мир не сломал её, как пытался сломать меня.

Я осторожно поднялась, стараясь не скрипеть досками. Лина пошевелилась, но не проснулась, и я облегчённо выдохнула. Пусть спит. Ей нужно набраться сил, а мне… мне нужно понять, с чего начать.

Подошла к окну, треснувшему и мутному, и выглянула наружу. Луг, окружавший пасеку, лежал передо мной, как выцветший гобелен: сухая, потрескавшаяся земля, редкие клочки бурьяна, торчащие, словно обломки костей, и покосившиеся улья, молчаливые свидетели былого. Где-то вдалеке, за холмом, темнел лес, его густая кромка казалась стеной, отделяющей нас от остального мира. Солнце поднималось медленно, лениво, окрашивая небо в бледно-розовый цвет, но тепла в его лучах не было. Холодный ветер гулял по лугу, поднимая облачка пыли, и я поёжилась, плотнее запахнув платье, которое всё ещё пахло потом и сыростью сарая.

«Это наш дом», — сказала я вчера Лине, и теперь эти слова звучали как вызов.

Дом? Эта развалина с дырявой крышей и безжизненным лугом? Но я знала: если я не сделаю из этого места дом, у нас с Линой не будет ничего. Ни безопасности, ни надежды. А я не могла позволить себе отчаяние. Не теперь, когда Лина смотрела на меня, как на старшую сестру, а Шайна рисковала всем, чтобы дать нам шанс.

Вернулась к лавке, взяла узелоки развязала его. Хлеб уже зачерствел ещё больше за ночь, но сушёная рыба и фляга с водой всё ещё были на месте. А под ними, завёрнутые в кусок грубой ткани, лежали семена — маленькие, сухие, как надежда, которую я пыталась сохранить в своём сердце. Клевер, горчица… Я провела пальцами по крошечным зёрнышкам, чувствуя их шершавую поверхность. Они были моим оружием против этой пустыни. Но без воды они так и останутся мёртвыми.

Я вздохнула, завязала узелок и положила его обратно. Прежде чем что-то сеять, нужно найти воду. Без неё всё бесполезно. Пчёлы, если они ещё живы в этих развалинах ульев, тоже не выживут без цветов. А цветы не вырастут на этой сухой, как кость, земле.

Я посмотрела на Лину, всё ещё спящую, и решила не будить её. Пусть отдыхает. Я справлюсь сама.

Первым делом направилась к печи. Она стояла в углу хижины, заваленная обугленным кирпичом и покрытая сажей, как старуха, забытая всеми. Я присела на корточки, отодвинув несколько камней, и осмотрела её. Печь была в плачевном состоянии: дверца очага заржавела и перекосилась, внутри зияли трещины, а дымохода не было в помине. Я попыталась открыть дверцу, но она скрипнула так жалобно, что я оставила эту затею. Готовить на этой печи было невозможно — она развалилась бы при первой же попытке развести огонь. Придётся искать другой способ.

Я вышла из хижины, огляделась. У стены, под кучей сухих веток, я заметила несколько обломков досок и пару камней, которые могли бы послужить основой для кострища. Я перетащила их на открытое место, подальше от хижины, чтобы искры не попали на сухую солому или брёвна. Камни были тяжёлыми, и мои руки, всё ещё слабые после болезни, дрожали от усилия, но я стиснула зубы и продолжила. Упрямство — это всё, что у меня было.

Сложив камни в круг, я собрала немного сухой травы и веток, которые нашла неподалёку. Огнива в хижине не было, но я вспомнила, как Антон однажды учил меня разводить огонь с помощью кремня и куска железа. Я обыскала хижину и нашла ржавый обломок ножа, завалявшийся в углу, и гладкий камень, который, возможно, когда-то использовали для заточки. Это было неидеально, но лучше, чем ничего.

Вернулась к кострищу, села на корточки и начала чиркать камнем по железу, надеясь высечь искру. Первые попытки были тщетными — руки дрожали, а искры либо не появлялись, либо тут же гасли, не успев коснуться травы. Я выругалась про себя, чувствуя, как раздражение нарастает. В моём прошлом мире всё было проще: спички, газовая плита, электрический чайник… А здесь — камни, сырость и упрямство.

Наконец, после десятка попыток, искра попала в сухую траву, и тонкая струйка дыма поднялась вверх. Я наклонилась, осторожно раздувая пламя, и через несколько минут маленький костёр затрещал, пожирая ветки. Я выдохнула, чувствуя, как пот стекает по вискам. Это была маленькая победа, но она придала мне сил.

Глава 11.

Теперь нужно было осмотреть угодья. Потушив огонь, я встала, отряхнула руки и пошла к ульям, которые стояли в нескольких шагах от хижины. Их было около десятка, но большинство выглядели так, будто их не трогали годами, хотя ещё недавно я, то есть Мариса, ухаживала за ними. Но буквально несколько месяцев бездействия уничтожили всё то немногое, что ещё оставалось. Ветер и засуха добили всё. Доски потрескались, краска облупилась, а некоторые улья были перевёрнуты, словно кто-то в ярости бил по ним. Я подошла к ближайшему, осторожно приподняв крышку. Внутри было пусто — только несколько мёртвых пчёл, застывших в углу, да обломки старых сот, покрытых пылью. Запах воска, слабый и горьковатый, всё ещё витал внутри, и я почувствовала укол ностальгии. Это было так похоже на наш сад в Петербурге, на те дни, когда я с Антоном проверяла улья, а Соня бегала рядом, напевая песенки.

Я перешла к следующему улью, затем к третьему. В одном из них я услышала слабое гудение — пчёлы. Живые. Немного, но они были. Я закрыла крышку, боясь потревожить их, и сердце моё забилось быстрее. Если пчёлы ещё живы, значит, есть надежда. Но им нужны цветы, нектар, а для этого — вода.

Я отошла от ульев и прошлась по лугу, внимательно осматривая землю. Она была твёрдой, как камень, с глубокими трещинами, из которых торчали сухие корни. Я присела, взяла горсть земли и растерла её между пальцами. Пыль, песок, почти ничего живого. Но я знала, что клевер и горчица, которые дала Шайна, могут расти даже на бедной почве, если дать им воду. А с цветами вернутся пчёлы, с пчёлами — мёд. А мёд — это не только еда, но и деньги. Деньги, которые могут освободить