Под предлогом ненависти - Нетта Хайд

Спустя долгие полчаса – может быть, больше, а может, меньше – я услышала, как распахнулась дверь комнаты. Я с силой прикусила внутреннюю сторону щеки, прижала ладонь ко рту и крепко зажмурила глаза, надеясь, что так мне удастся пройти через все это быстрее и безболезненней.

Ложь…

Даже если бы я была в наушниках, в которых играла бы музыка, которую любит Тео, все равно отчетливо слышала бы каждый шорох, каждый тяжелый вдох, каждый стон и каждую мелодию их наслаждения.

– Оу, Бун, я хочу тебя, – раздался пропитанный страстью голос девушки.

– Малышка, ты сумасшедшая, – ответил хриплый мужской голос. – Я не думал, что ты способна на такое.

Невыносимое, липкое отвращение поднялось из самого дна меня: там, где в груди все сжалось и вывернулось.

До горечи в горле. До удушья. До внутренней рвоты.

– За деньги я готова на все, милый. Хоть сосать, хоть трахаться, хоть петь тебе топ лучших треков из чарта.

После ее реплики все происходило, как в самом плохом, жутком, отвратительном сне, где не было возможности пошевелиться, проснуться и даже закричать.

Шлепки, стоны, тяжелое дыхание, смешанные с влажными, хлюпающими звуками. Слияние тел – чужое, мерзко-откровенное, насильственно врывалось в мой мир.

А затем…

Пронзительный крик Тео…

Вторая трещина произошла в этот момент. Удар по органу, – еще болезненнее и глубже, чем первый, – будто кто-то взял острый нож и резкими движениями рассекал мышечную ткань.

Я плотно закрывала уши ладонями, отчаянно желая перестать слышать хоть что-то… Но ничего не помогало. Шум не уходил, а наоборот, только нарастал: стоны, хлопки, его крик, – все перемешивалось в вязкое месиво страдания и унижения. Хлопки, стоны, его крик.

Его крик.

ЕГО …

Руки дрожали, когда я оторвала их от головы и поднесла к своим губам тыльную сторону ладони. Кусала себя с такой силой, чтобы хотя бы ненадолго заменить внутреннюю боль физической. Чем больнее, тем отчетливее должен был стать мир вокруг.

Прошло двадцать минут. Может, вечность.

Я пряталась в этом укрытии, пока часть страшного спектакля наконец не закончилась.

Осторожно, предательски медленно поднялась на ноги, ощущая, как внутри все опустело, – меня будто кто-то вывернул наизнанку, растоптал, стер в пыль, морально изнасиловал.

Движения были механическими – скользящими, сбивчивыми, быстрыми, чужими. Я перекрутила брюки на бедрах, оставив ширинку наполовину расстегнутой. Рубашку смяла руками и неправильно застегнула пуговицы, создав в образе нарочитую небрежность, где каждая деталь должна была говорить сама за себя.

Я сильно встряхнула волосы, чтобы пряди спутались и растрепались. Губы стали размытым пятном алого – я специально размазала заранее подготовленную помаду, делая штрихи неровными, скользящими, как мазки на холсте, на котором рисуется ложь.

Пальцы впивались в щеки, и каждая секундная вспышка боли вызывала на них румянец – «естественный», будто наведенный самой природой, но при этом абсолютно фальшивый.

Я открыла бутылку с алкоголем, облила свою ладонь и провела ею по лбу, чтобы выступил липкий блеск испарины. Ногтями разодрала кожу на шее, образовав полоски страстных царапин, будто бы оставленных чьей-то жадной рукой.

Все для того, чтобы он поверил в мою ложь.

Ведь правда уже убила меня.

Я повернулась к зеркалу.

Глядя на свое отражение, я увидела перед собой шлюху. Ту, которую Тео больше никогда не сможет полюбить. Ту самую, в чьем взгляде нет стыда. Ту, что должна доиграть до самого конца безжалостное представление – чтобы единственный зритель, ради которого все это разыграно, поверил каждому произнесенному слову, каждому движению.

Вдохнув, я открыла дверь. Нервная дрожь с упорством расползлась по телу, проникла даже в подушечки пальцев – так сильно, что пришлось сжимать ремешок рюкзака крепче, чтобы хоть как-то совладать с собой.

Шаги глухо стучали по лестнице, а перед глазами – размытые силуэты: кто-то уже в отключке, кто-то продолжал танцевать, а кто-то очень сильно интересовался вниманием друг друга.

Я дошла до входной двери, прислонилась к ней лбом, плотно зажмурила глаза и начала считать до десяти, чтобы пресечь неистовую бурю внутри, чтобы хоть на секунду восстановить равновесие.

На улице, первое, что бросилось мне в глаза, – окровавленные кулаки Тео. Алые пятна разбросались на костяшках, как кровавые цветы. Его лучший друг, Бун, лицо которого украшали сине-фиолетовые свежие отпечатки – они расползались по щекам словно болезненный акварельный рисунок. Только после этого мой взгляд встретился с лицом Тео.

Лицом, теперь искаженным до безобразия гневом.

Лицом, которое теперь называлось чужим. Больше не моим Тео.

Он смотрел прямо на меня – взгляд прожигал, врывался внутрь, разглядывал каждый шов, каждую деталь, каждый штрих поддельного образа. Я ловила в его взгляде безжалостную пытливость, обжигающую ненависть, но за всем этим я старалась разглядеть в нем его настоящего, прежнего, моего Тео…

Я хотела дать себе отсрочку неизбежного.

И когда его глаза добрались до моего лица, я моментально натянула свою маску – жестокой бездушности, совершенного равнодушия, и продемонстрировала манеру своего сучьего мастерства.

Я стала воплощением собственного падения, играя ту, которую он теперь должен возненавидеть.

Ровно минуту, может чуть дольше, длился наш немой прощальный контакт взглядами, прежде чем мой взгляд упал на его плечо, которое Фелиция сжала своими пальцами, почти в точности так, как я судорожно сжимала ремешок рюкзака.

Я попыталась выдавить из себя ухмылку – фальшивую, но правдоподобную, ту, что должна была убедить его, что мне все равно. Позволила ей скользнуть по губам и тут же отвернулась, обойдя стороной замерших людей, окутавших этот импровизационный ринг.

Я прошла к своему мотоциклу. Какое-то отчаянное желание остановиться, оглянуться, посмотреть на него снова сжимало внутренности, и чтобы не поддаться, я снова до дрожащей боли прикусила изнутри щеку.

Когда я уезжала, позволила себе быстрое, украдкой брошенное движение – короткий взгляд в зеркало заднего вида. И среди случайных лиц, сквозь потеки собственных слез, я видела только одного.

Его.

Не моего Тео.

Мое невосполнимое падение.

Мое непоправимое бедствие.

В этой истории, Тео, я стала твоим антигероем. Я – худшая версия невозможной любви, той, которой уже никогда не будет.

***

Доехав до территории пляжа, который находится в нескольких милях от дома Буна, я оставляю мотоцикл на обочине, а сама отправляюсь на побережье, где холод ночного океана встречается с теплым песком под ногами.

Место, которое выглядит точь-в-точь, как то, где мы провели нашу незабываемую ночь и встретили наш день рождения. Место, которое будет всегда значить для меня гораздо больше, чем просто красивое звездное небо и безлюдность.

Я опускаюсь на