Хрустальная ложь - М. Эль

вместо сосредоточенной работы, обе девушки уже заливались смехом, валяясь на огромной кровати, вцепившись друг в друга в яростной подушечной битве. Перья летали, одеяло сползло на пол, а их голоса смешивались в звонкую, беззаботную какофонию.

Селина проиграла, разумеется. У неё не было и шанса. Лилит, несмотря на свою хрупкость, двигалась с неожиданной силой и точностью, каждый удар подушкой был выверен и неотвратим.

— Ты и подушками дерёшься, как будто собираешься кого-то убить! — хохотала Селина, задыхаясь от смеха и пытаясь увернуться от очередного удара.

— Профессиональная деформация, — ответила Лилит, её глаза блестели, а в голосе проскальзывала та же сухая усмешка, что и с Луизой, но теперь она была смягчена живым весельем.

Иногда, в такие моменты, когда мир вокруг на мгновение терял свою остроту, Лилит ловила себя на мысли, что с Селиной ей… спокойно. Слишком спокойно. Это было странное, почти непривычное ощущение для той, чьи чувства обычно были заточены до предела, чьи внутренние радары никогда не выключались. С ней не нужно было держать себя в тонусе, не нужно было ожидать подвоха или читать между строк. Её энергия была чистой, её открытость — обезоруживающей. Это была почти та же расслабленность, та же беззащитная радость, которую она когда-то чувствовала... с братом. И это пугало её почти так же сильно, как и утешало.

Вечера по средам принадлежали стрельбе. Это был её личный, почти медитативный ритуал, где сосредоточение на единственной цели заглушало какофонию внешнего мира и внутренних голосов. Она приходила в тир в чёрных перчатках из тонкой кожи, плотно облегающих её изящные кисти, с волосами, собранными в тугой, низкий пучок, который не мешал обзору и не отвлекал. Рядом с ней, на других линиях, мужчины, обычно самоуверенные и шумные, старались не пялиться слишком откровенно, но их боковые взгляды и замершие движения выдавали смешанное чувство восхищения и осторожности.

Первый выстрел — резкий, оглушающий хлопок, разорвавший монотонный гул тира. Запах пороха тут же обволакивал, становясь частью её внутреннего пейзажа. Лилит не спешила, выдерживая паузу между каждым выстрелом, каждый раз приводя дыхание и сердцебиение в идеальный ритм. Пули ложились ровно в центр, словно их влекло туда невидимой нитью. Десять из десяти. Все в яблочко.

Инструктор, старый вояка с морщинистым лицом, как-то сказал ей, прищурившись:

— Вы с оружием как с любовником, мисс. Чувствуете каждое движение, каждый миллиметр отдачи. Знаете его настолько хорошо, что даже не смотрите на мушку.

Она лишь улыбнулась краешком губ, позволяя его словам зависнуть в воздухе.

— Оружие не предаёт, — тихо произнесла Лилит, и в её голосе прозвучала нотка, которая заставила старого инструктора поёжиться. Оно было продолжением её воли, чистым инструментом, свободным от лицемерия и слабостей.

Когда она уходила, оставляя за собой едва уловимый шлейф чего-то неуловимого — то ли лёгкой горечи пороха, то ли опасной энергии, на её стенде оставался лист мишени. В самом его центре, там, где у нарисованного человека должно было быть сердце, зияла идеально круглая дыра, окруженная ореолом предыдущих попаданий. Кто-то из соседних стрелков потом долго разглядывал его и тихо, почти благоговейно свистел.

Поздний вечер. Лофт погрузился в привычный полумрак. На ноутбуке светилось знакомое лицо Луизы. Она сидела в саду, залитом мягким закатным светом, с бокалом вина в руке. За её спиной шумело море — вечный, убаюкивающий фон, такой далёкий от бетонных джунглей Нью-Йорка.

— Ты хоть ешь нормально? — спросила Луиза, её голос был мягким, но в нём слышалась привычная забота.

— Иногда, — ответила Лилит, отпивая из своего бокала — красное, сухое, терпкое. — Когда не забываю.

— Ты как твоя мама и наша бабушка, — Луиза вздохнула, покачивая головой. — Она тоже всё время жила в ритме боя. Казалось, что жизнь — это бесконечная битва, и есть не было времени.

Лилит усмехнулась. Холодная усмешка, но в ней промелькнула искра чего-то древнего и глубокого.

— Мама хотя бы знала, ради чего воюет. У неё была цель, идеалы, семья.

— А ты? — Луиза посмотрела на неё внимательно, её глаза были полны нежной печали.

Лилит сделала глоток вина, позволяя терпкости обжечь язык.

— Ради того, чтобы не забыть, кто я, Лу. И кто я была. Это постоянная борьба, чтобы не потерять себя в этом всём.

Они рассмеялись, вспоминая детство — как прятались от летнего ливня в прохладном, пахнущем сыростью подвале старого поместья, как дед, прищурившись и подмигнув, учил их стрелять из своего старого, тяжелого пистолета, называя это "школой жизни". Воспоминания были сладкими, но в то же время отдавали горечью утраты.

Лилит замерла на мгновение, её взгляд стал пустым, устремлённым куда-то сквозь стену лофта.

— Знаешь, Лу, — её голос понизился до шёпота, — иногда я слышу запах дома. Даже здесь, среди асфальта, стекла и металла. Запах моря, старого дерева, бабушкиных роз… Призрачный фантом, но такой реальный.

— Возвращайся, Лери, — нежно прошептала Луиза, используя её детское имя. В её глазах была мольба.

Но Лилит лишь покачала головой, хмурясь. Она резко обернулась к огромному панорамному окну, её глаза сузились. Нет. Совершенно точно. Она только что почувствовала на себе чьё-то внимание. Холодный, острый, интуитивный укол в спину, словно невидимая игла коснулась кожи.

— Все нормально? — осторожно спросила Луиза, её голос чуть напрягся. Она знала, что кузина сейчас принципиально ходит без охраны, хотя всё детство и юность Лилит была окружена телохранителями, словно драгоценный артефакт. Эта новая, самонадеянная уязвимость беспокоила её.

Лилит кивнула, отпила вина, делая вид, что ничего не заметила, натягивая привычную маску безразличия.

— Да. Все хорошо. Просто... устала. Так, как там твоя мама поживает? Ей удалось, наконец, убедить дядю Адри не вмешиваться в твою карьеру фотографа?

Глава 8

Он сидел в чёрном «Cadillac Escalade», словно тень, припаркованный на противоположной стороне улицы, откуда открывался идеальный обзор на вход в роскошный офисный центр. Вечерний Нью-Йорк светился миллионами огней, но его внимание было приковано к одному — к моменту, когда она выйдет.

Наконец, она появилась. Её походка была уверенной, сдержанной, почти плывущей — движения человека, привыкшего держать власть, не демонстрируя её. Лилит остановилась на краю тротуара, достала сигарету, и подпалила её, глядя на огни города, которые расстилались перед ней, как бесконечный, мерцающий ковёр. Затем, с лёгким, почти интимным жестом, она медленно сняла высокие каблуки, оставляя их на краю тротуара, и босиком, по прохладному, шершавому асфальту пошла к припаркованной неподалеку машине такси.

Виктор отметил это движение, склонив голову.

Досье, собранное его людьми, было почти пустым, словно страницы были вырваны из книги жизни. Никаких родных, никаких