Запрещенные слова. Том 2 - Айя Субботина

Мой язык ласкает всю длину, рот скользит по горячей, упругой плоти. Я слышу, как над моей головой сбивается его дыхание. Длинные пальцы запутываются в моих мокрых волосах, не двигают, а просто удерживают.

— Би… блять… - стонет Дубровский, когда мой рот начинает двигаться смелее и быстрее.

Долго он не держится – чувствую, как напрягается его тело, как бедра все-таки нетерпеливо пару раз подаются навстречу, а на языке ощущаются первые мускусные капли.

Мы еще раз перекрещиваемся взглядами. В его глазах – немой вопрос, он никогда не давит, дает мне самой решить, как далеко я готова дойти. С ним я готова идти до конца – всегда.

Пальцы сжимают мои волосы рефлекторно чуть сильнее, одновременно с тихим хриплым стоном, когда он кончает в мой рот густыми сладкими толчками.

Глава двадцать пятая

Полноценный переезд к Дубровскому растягивается.

По независящим от нас обстоятельствам, которые диктует жизнь.

Дубровский почти все время сейчас проводит на полигоне.

А я разгребаю навалившие дела, потому что Орлов так и не вернулся из командировки, из которой должен был вернуться еще в среду. На меня, как из рога изобилия, сыпятся все срочные вопросы, которые он сбрасывает мне буквально пачками, как будто там у него целый генератор идей на тему всего на свете, что нужно сделать еще на вчера.

Чувствую себя максимально неловко. Мое заявление на увольнение – мое самое важное и тяжелое решение в жизни - лежит в верхнем ящике моего стола. Я его все-таки написала еще в среду утром – извела несколько листов, потому что в одном сделала ошибку в первом же предложении, а другое безобразно сопливо залила слезами. Никто не говорил, что будет легко, но если в понедельник я была полна уверенности, что смогу пережить это более-менее безболезненно, то с каждым новым днем ощущение, что я буду адски скучать по всему этому рабочему авралу, накатывало все сильнее.

Сегодня оно стало почти невыносимым. Настолько, что я даже набрала Орлова, чтобы сказать ему о своем решении хотя бы по телефону, но он сбросил, сославшись, что занят и больше не перезвонил.

Слава вопрос о том, как продвигается мое увольнение, ни разу не поднял.

Уже за одно это я готова была влюбиться в него заново.

А еще я теперь почти не бываю в своей квартире. Забегаю утром, как воришка, чтобы схватить свежий костюм для работы, и снова возвращаюсь к нему. Моя зубная щетка поселилась в его ванной. Все три моих любимых чашки – на его кухне. Пара моих кашемировых свитеров сложены на полке в его гардеробной.

Это не полноценный переезд, а какая-то ползущая аннексия, но и с ней Дубровский тоже не торопит. Возможно потому, что мы оба понимаем, что как бы нам того не хотелось, с полноценным переносом баулов все-таки придется ждать до выходных. Сейчас у нас хватает времени только на стремительные завтраки, переписки в течение дня, вечерний страстный секс (ну и утренний, кстати, тоже!) и ужин в районе полуночи.

Зато за эту неполную неделю я окончательно убедилась, что он прав. Жить в двух квартирах, находясь через стенку – идиотизм.

Телефонный звонок разрывает тишину как раз когда я усердно колдую над ризотто – уже почти девять, и полчаса назад слава написал, что только закончил и скоро приедет меня жарить. Теперь это наше условное слово, которым обозначается все самое пошлое, что этот неутомимый красавчик творит со мной в постели, в душе, на столе… и вообще везде, и даже на руках, когда ему вообще не нужна никакая поверхность, чтобы натянуть меня на свой член.

Я неловко краснею, бросаю взгляд на экран, но это не Дубровский, а Лиля.

Перевожу телефон на громкую связь, чтобы продолжать заниматься ужином.

— Привет, - здороваюсь первой, но тут же осекаюсь, когда из динамика доносится отчаянный срывающийся плач.

Прямо взахлеб, как в старые, недобрые времена.

Лед мгновенно сковывает желудок, мозг за секунды листает варианты, где моя, вроде бы отдумавшая и взявшая себя в руки сестра, снова могла накосячить. И самое главное – что я теперь буду со всем этим делать.

— Лиля, что случилось? Что-то с детьми?! - Я впиваюсь пальцами в ручку тяжелого ножа, которым нарезаю сельдерей. Останавливаюсь, в ожидании ответа.

— С… с детьми все… все в порядке, - всхлипывает она. – Это мама… Боже, Майя…

— Что мама? – Сердце на секунду останавливается. Что стряслось? Мы виделись на прошлой неделе, и она выглядела настолько здоровой, насколько вообще может быть здоров человек в ее возрасте. – Лиля, пожалуйста, ты меня сейчас до инфаркта доведешь! Она заболела?!

— Нет! Понимаешь, - Лиля кое-как все-таки берет себя в руки и сквозь рыдания прорывается более-менее связный рассказ. – Серёжа меня на дачу пригласил, на рыбалку! Мы с ним эти выходные целый месяц планировали. Хотели побыть вдвоем! А она… в последний момент…!

Я замираю, пытаясь осознать. Сергей, мужчина на стареньком, но в хорошем состоянии «Ленд Крузере», который начал ухаживать за моей сестрой примерно три месяца назад. Я видела его всего пару раз, когда он привозил Лилю домой - обычный, нормальный мужик, сорок с небольшим, свой маленький бизнес по ремонту и установке индивидуального отопления, разведен, взрослый сын. Без закидонов, без понтов. И на Лилю смотрит как голодный на хлеб, с обожанием. Я верю в свою относительно неплохо срабатывающую чуйку на людей (хотя в последнее время она и давала сбои), и в его поведении мне в глаза ничего такого не бросилось.

Насколько я знаю, с детьми его Лиля знакомить не спешит – слава богу, сделал выводы из прошлых ошибок, хотя по ее рассказам, Сергей не против.

Но почему она хочет провести выходные с ним для меня абсолютно понятно.

— Лилёк, подожди, - пытаюсь ее успокоить. – Ну и в чем проблема?

Она что-то там про мать говорила. Она их познакомила – и мама встала в позу, что он недостаточно хорош и не укладывается в ее стандарты? Воображаю, что она запоет, когда увидит Славу. Все мое нутро заранее этому сопротивляется. На моей памяти, единственный мужчина, удостоившийся ее одобрения и любви – это Григорьев.

— Я попросила маму посидеть с детьми… - Лиля снова взрывается рыданиями. – И она такой скандал закатила, майя! Кричала,