Беда - Никки Мэй

o![46] Двести восемьдесят найр за фунт! Нет, ты можешь себе поверить? Больше двух тысяч за одну пару штанов! — Кей неодобрительно причмокнула губами. — Ну, теперь я буду только на витрины смотреть. Сэкономлю стерлинги, чтобы хватило на лекарства от гипертонии. А это я привезла из Нигерии, только самое необходимое: «Магги», гарри[47] и панла[48].

Ронке рассмеялась и пошла на кухню ставить чайник. Все это продается в этническом магазине. А вот тетушку могли остановить на таможне из-за контрабанды рыбы. Ронке ей это довольно часто говорила.

— Как мама? — крикнула тетушка через открытую дверь. — Пожалуйста, передай ей от меня привет. Я всегда молюсь и за нее тоже. Может, в другой раз вместе к ней съездим?

— Она в порядке. Тоже передает тебе привет, — соврала Ронке.

— А что насчет Сими? И Буколы? — Кей притянула Ронке к себе, чтобы еще раз обнять. Только тетушка называла Бу полным именем.

— У них все в порядке. София так быстро растет!

Как обычно, тетушка Кей взяла готовку на себя, без умолку болтая про семью, нехватку бензина, постоянные перебои с электричеством, а Ронке просто наблюдала за ней. Потом тетушка взяла мойн-мойн, добавила чуть специй, попробовала, снова добавила.

— Очень хорошо, масса однородная. У тебя отлично вышло!

Ронке победно выбросила кулак вверх.

— А теперь самое сложное, малышка Ронке… — сказала тетушка и выбрала два банановых листа, а четыре других отвергла. Банановые листья в Лондоне не достанешь! Поэтому тетушке приходится привозить их из Лагоса. Она всегда привозит в десять раз больше, чем требуется.

— Раскладываем очень-очень аккуратно, а то все протечет.

Тетушка Кей вложила один лист в другой, повернула ребристой стороной вверх, а потом сложила слева направо и справа налево, чтобы получилась воронка. Свободной рукой она загнула конец воронки назад. Сердцевина листа громко треснула. Ронке нравился этот звук — от него урчало в животе.

— Дай мне большую ложку, Ронке.

Тетушка опустила три пальца в воронку, раскрыла ее и ложкой затолкала туда фасолевую массу. Потом запечатала получившийся сверток и загнула верхушку листьев внутрь.

— Только не слишком плотно, иначе все порвется. Это будет просто катастрофа!

На каждый конвертик у тетушки уходили считаные секунды, и вскоре кастрюля наполнилась банановыми свертками.

— Иди попробуй, я помогу. Точно знаю: на этот раз у тебя получится хорошо.

Мойн-мойн тетушки Кей — это идеальной формы пирамидки, и нигде ничто не протекает. Ронке попыталась повторить, у нее ушла на это целая вечность, и все равно все закончилось, как и обычно, провалом! Бесформенный мешок, откуда так и сочилась розовая масса.

Кое-что в жизни не меняется. Хотя, как ей казалось, это совсем не плохо.

Ронке спала на диване, когда раздался звонок в дверь. На ней были кашемировое худи (подарок от Сими) и пижамные шорты. Кайоде нравились ее ноги. И задница. Она задержалась перед зеркалом в прихожей взглянуть, все ли в порядке с лицом: хотелось выглядеть рассерженной, но сексуальной. Кайоде стоило позвонить, а не отправлять сообщения. Но, может быть, он просто не мог сказать ей это, да и цветы были прекрасны… Довольная, она включила песню Нины Симон на айподе — My Baby Just Cares for Me. А потом впустила его.

Кайоде вошел с видом провинившегося мальчишки. Он ссутулился, согнулся, чтобы казаться меньше. Этот трюк ему никогда не удавался, ведь, даже когда она стояла на каблуках, он возвышался над Ронке на двадцать сантиметров, а сейчас она была в носках.

— Прости меня, — сказал Кайоде, протягивая ей квадратную коробку. Шоколад с соленой карамелью. — Хьюго заболел. Мне пришлось идти на встречу с управляющим фондом вместо него.

Ронке вскинула брови и посмотрела на Кайоде. Тот подмигнул и выудил из кармана пиджака большую шоколадку. Ронке не могла сдержать улыбки — она обожала «Аэро» с мятой.

— Иди сюда, придурок. — Она засмеялась, забрала шоколадку и упала в его распростертые объятия.

— Как тетушка? В порядке? Ей понравились цветы?

— Она прокляла тебя на языке йоруба, назвала Мистером Неуловимым и упомянула что-то про амулеты джу-джу[49].

— Я не виноват. Точно не в этот раз.

— Да не важно, — отмахнулась Ронке, протягивая ему холодное пиво. Ссориться не хотелось.

— Я хочу все-таки с ней познакомиться. Нельзя увидеться в эти выходные?

— В воскресенье она уезжает в Лагос.

— Может, тогда в субботу?

— Ладно, я ей завтра позвоню. Ты ел?

— Только завтракал. Хьюго ничего не подготовил. Мне пришлось рассчитывать коэффициенты ликвидности с самого начала. Мне, как я понимаю, не осталось мойн-мойн?

— Сомневаюсь, что ты заслужил.

— Сейчас заслужу, — сказал Кайоде и повалил ее на диван.

5. Бу

У Бу выдался дерьмовый день. Очередной дерьмовый день.

Она верила, что все встанет на свои места, когда София начнет ходить в школу, но долгожданной свободой и не пахло. Вместо этого у Бу случилось весьма странное раздвоение личности: она либо ужасно скучала по своей маленькой прилипале, либо так же сильно хотела отделаться от нее. Когда Бу не тосковала по дочери, ей казалось, будто ее душат.

По понедельникам и вторникам она ходила на работу, отягощенная чувством вины.

Виновата. Виновата. Виновата.

За то, что с радостью выбегала из дома, оставляя там Дидье, который одевает Софию в школьную форму — без всех этих сумасшедших носков, шляп, ремней и шарфов. За то, что целую вечность торчала у зеркала, примеряя разные образы, и ни один ей не нравился. За то, что надеялась, что босс будет в офисе. За то, что без надобности задерживалась на работе. За то, что молилась, чтобы Дидье сам приготовил ужин для Софии и выкупал дочь до возвращения Бу домой. За то, что хотела другой жизни.

Виновата. Виновата. Виновата.

Со среды по пятницу Бу играла роль домохозяйки, расплющенной обидой и злостью. Ее не ценили, она скучала.

«Чего тебе надо? Чертову медаль за то, что отвезла дочь в школу? Аплодисменты за разобранную стирку?» — спрашивала себя Бу. Покормить, а потом выпроводить Дидье и Софию из дома — все равно что пытаться согнать котов в стадо.

«Нет, в школу в диадеме нельзя».

«Нет, торт на завтрак нельзя».

«Нет, не надо звонить по фейстайму бабушке и дедушке».

Дидье тоже вел себя как ребенок. В одних трусах играл в мини-гольф на кухне, бледный пухлый живот мужа трясся, а София носилась вокруг и визжала.

— Non[50] — мамино любимое слово, — сказал он.

— Oui, papa. Non! Non! Non! Non! — как ненормальная,