Хризолит и Бирюза - Мария Озера

Он должен был покончить с ней именно в ту ночь.

В ту ночь мир должен был лишиться Офелии Хаас.

Чувство блаженства охватило все тело принца, и он потерялся в своих собственных сетях, которые плел в голове. В течение нескольких мгновений все его мысли и чувства оседлали волну плотного экстаза. Был только он и эта непрерывная волна, качающая его вверх и вниз, словно шторм на ярком океане желания обладать.

А потом, внезапно и неожиданно, она прекратилась. Вся его энергия иссякла, а он остался лишь желающим погрузиться в этот мир снова и снова.

Глава L

Метель неумолимо сметала всё на своём пути за окнами поместья Винтерхальтеров. Завывание ветра и удары снега о стёкла создавали атмосферу полного хаоса и безмолвия. Величественные деревья, обычно такие изящно украшающие усадьбу, скрывались под белоснежным покрывалом, утратив всю свою красоту и грацию.

Силовой вихрь бушевал все сильнее, испытывая прочность дома и силу его фундамента. Зашторенные окна в комнате, где я лежала, бились в такт с неистовым порывом ветра, будто боролись за свою неприкосновенность. Изредка, опасливые трещины прорывались сквозь металлический рев оглашающего стихийного шторма.

Жители поместья, могли насладиться этой апокалиптической картиной без страха и опасения. Все вокруг затихло до мертвого покоя, словно природа останавливала время во имя своего безоговорочного владычества. Величие стихии расцветало в ее самом суровом и безжалостном проявлении. Непроницаемая стена белой непогоды, сплетенная из снежных хлопьев, все больше сужала пространство и ловила в свои объятья все более отдаленные пределы поместья. Ландшафт превращался в полное одиночество, разорванное лишь ветром и звуками проклятой бури, впустую властвующей над городскими просторами.

В какой-то момент я поймала себя на мысли, что завидую этой стихии — её свободе, её необузданной силе. Хотелось либо стать той самой преградой, противостоящей её ярости, либо самой метелью, несущей разрушение и перемены. Но человек слишком слаб перед лицом подобной мощи, и остаётся только наблюдать, затаив дыхание, за танцем зимы, напоминающим о том, кто здесь истинный хозяин.

— Рода ради, Офелия, ты зачем открыла окно, комнату же сейчас засыпет! — в комнату с подносом еды зашел Лоренц, но, спешно оставив его на комоде, побежал закрыть играющую в податливые тюли метель.

Мое тело было укутано в пуховое одеяло до самой макушки, прикрывая меня от всех внешних воздействий. Состояние было настолько опустошённым, что я уже не замечала, холодно мне или жарко. Всё стало безразличным, несущественным перед лицом той пустоты, что поглотила меня изнутри.

Тело, окруженное комфортом и теплом покрывала, создавало иллюзию безопасности и убежища. Однако, другие напряжения и сомнения, что рвались на поверхность, угнетали меня до глубины души. Ощущение полной пустоты и утраты проводило меня с каждым мгновением вглубь бездны.

Я не знаю, сколько дней провела в этой бездне.

Внешнего мира я почти не видела и не слышала. Все мое сознание и энергия были увязаны в этом замкнутом пространстве, где тепло кровати становилось единственным спасением от своих собственных мыслей и чувств. Мое внутреннее состояние стало непроницаемым панцирем, приглушающим все вокруг. Я была запутанной во все стороны и потерянной, обреченной чувствовать себя пленницей собственных эмоций.

Никакая пытка размышлений не приносила понимания или выхода из этой угрюмой ситуации. Я погрузилась во тьму, где только пустота царила надо мной. Ничто не могло приблизить меня к ощущению полноты или радости. Я была лишена сил и растеряна, переполнена горечью и замкнутостью.

Моя душа оказалась погребенной под непроходимым слоем отчаяния. Я терзалась в этом укромном месте, но никакая помощь или понимание вряд ли могли меня освободить от этого заточения.

Лоренц появлялся в моей комнате снова и снова, изо дня в день пытаясь вернуть меня к жизни. Он рассказывал о своих делах, о слухах, которые собирал у слуг — любая информация, лишь бы вырвать меня из той бездны, где я тонула в собственных мыслях, мечтая о вечном забвении.

Вся еда, которую он приносил, оставалась нетронутой. Он уносил тарелки обратно, но не сдавался. Каждый раз он уговаривал меня хотя бы выпить куриный бульон. Сколько дней я уже не ела — я не знала. Время потеряло смысл в этой серой пустоте.

Укротив разбушевавшуюся метель за окном, Лоренц подошёл к кровати и опустился на её край. Из-под одеяла виднелись только мои светлые волосы, беспорядочно разметавшиеся по подушке. Даже подушки мне были не нужны теперь — всё, что раньше приносило комфорт, казалось чужим и ненужным, лишь отвлекающим от моих мрачных мыслей.

В какой-то одуревший момент, когда мои мысли мутно переплетались, я решила открыть окно. Затем, замотавшись в кокон одеяла, свернулась калачиком, отрешенно впав в свои мысли.

— Невероятная моя Офелия, — тихо и ласково произнес Лоренц, аккуратно беря пряди моих волос между пальцев. Он прекрасно помнил, что я не люблю, когда трогают мои волосы. Он надеялся, что я вылезу из-под одеяла, начав ругаться на него, потревожившего мой комфорт.

Но что такое комфорт, я давно забыла.

— Моя сладкая, ты почти неделю не покидаешь своих комнат, — бережно он коснулся края одеяла в попытках увидеть мое лицо. Я совершенно не сопротивлялась, не было сил. — Давай я покормлю тебя, а?

Я зажмурилась, стоило яркому колориту комнаты обнажить мой больной вид. Перед Лоренцом сидел призрак той девушки, что ещё недавно бурлила энергией и смехом. Щёки впали, глаза тонули в тёмных кругах, которые не скроет никакая пудра. Ирония судьбы: когда-то я нарочно рисовала себе болезненный облик, чтобы меня не купили, а теперь — не требовалось и усилий.

Моя осунувшаяся внешность ударила Лоренцу прямо в сердце. Его взгляд скользнул по чертам моего лица, словно пытаясь ухватить их сквозь толщу времени и боли, — и в этих глазах я увидела то, чего боялась: тревогу и нежность. Они легли на мою кожу, как прикосновение, болезненно ощутимое и почти невыносимое. В отражении его глаз я узнала себя — измученную, ранимую, оголённую до самой души.

Собрав остатки воли, я попыталась приподняться. Подушки, которые он заранее взбил и аккуратно уложил вдоль спинки кровати, ждали меня. Я ухватилась за его руку — тёплую, крепкую.

— Вот так, умница… — с облегчением сказал Лоренц. Его улыбка вспыхнула почти мальчишеской, и он поспешно перенёс поднос на прикроватный столик, радуясь, что бульон ещё не успел остыть под ледяным дыханием метели.

Я обессиленно опустилась на подушки и наблюдала исподлобья, слишком слабая, чтобы поднять голову. Глаза лениво следили за каждым его