4 месяца - Джессика Гаджиала

смерти , когда закон не мог этого сделать. Затем избавлялся от улик. У него был заказ на кого-то , от кого нужно было избавиться. И Диего оставался со мной, пока он этим занимался.

— Все в порядке. У меня сейчас нет дел. Просто дай мне знать, когда ты соберешься забрать его обратно.

С этим он ушел.

Мы были не из тех, кто любит долгие разговоры.

— Он знает, что сейчас лето, да? — спросила она, наклонив голову. На мой пустой взгляд она добавила:

— На нем черная толстовка, — пояснила она.

О, точно.

Иногда ты так привыкаешь к вещам, что забываешь спросить, нормально это или нет. Как Люк и его капюшоны. Он носил их для анонимности, не желая, чтобы кто-то знал, кто он такой, и слишком любопытствовал о нем. Поэтому он выглядел как вечно угрюмый подросток, прячущийся от всего мира. Люди обычно не слишком обращали внимание на людей, одетых как подростки. И камеры редко фиксировали его лицо.

— У него есть причины не хотеть, чтобы люди смотрели на него, — сказал я ей.

— А, понятно.

— И это все? — спросил я, зная, что у большинства людей есть последующие вопросы на что-то столь же неопределенное.

— Это Навесинк-Бэнк, — сказала она мне, сильно подметая пыль и грязь в комнате у стены. — Ты не спрашиваешь, чем занимаются сомнительные личности.

— Почему ты так подметаешь?

— Что? О, я работала в кафе, когда была подростком. Это была часть моей работы — подметать и мыть. Но вокруг постоянно ходили люди, поэтому нельзя было стоять с совком на пути у всех. Поэтому ты подметаешь все у одной стены, а потом сметаешь в совок. Это привычка, которая закрепилась. И это быстрее, — сказала она мне, уже начиная наводить порядок.

Она пробыла в моем кабинете всего пятнадцать минут, а он уже выглядел чище, чем за последние месяцы.

— Что?

— Что что? — спросил я, выныривая из своих мыслей.

— Ты пялишься на меня.

— Смотреть на тебя — не значит, пялиться, — поправил я. Но я все время пристально наблюдал за ней. Когда она пожала плечами и отвернулась от меня, чтобы достать из шкафа тряпку для вытирания пыли, я, казалось, не мог заставить себя отвести взгляд, хотя меня уже застукали за этим занятием. У нее были не особенно длинные ноги, но они были подтянутыми и в то же время мягкими. И почти полностью выставлены напоказ в своих коротких шортах.

Я бы не сказал, что для меня было нехарактерно замечать женское тело. Но в целом я обычно был слишком отвлечен чем-то более важным, а если и замечал, то как-то отстраненно. Я не был похож на Брока, или каким был мой брат до того, как остепенился; меня не тянуло к сексу. Это не значит, что я не наслаждался — иногда очень — обществом женщины. Я все же был человеком. У меня были желания. Но это было все. Просто зуд, который нужно было почесать.

Мне снова и снова говорили, что я не умею строить отношения один на один. Поэтому мысль о том, чтобы попытаться наладить отношения с женщиной таким образом, была мне чужда.

Но я замечал Кларк.

С полным вниманием.

И думал о всякой ерунде.

О том, что связано с телами, простынями и освобождением.

Но это было не все.

Было еще кое-что.

Те же переплетенные конечности, те же простыни. С пиццей. Фильмом.

И что было самым хреновым из всего — разговорами.

Разговорами.

Я хотел трахнуть ее.

Разделить с ней пиццу и поговорить.

Это, ну, это было как-то нехарактерно для меня.

Проблематично.

Потому что я только что пригласил ее в свою жизнь на обозримое будущее.

— Господи, — пробормотал я, осознав, что снова почесываю предплечье, и заставил себя опустить руку, сжав кисть в кулак.

— Что? — спросила Кларк, повернувшись, приподняв бровь, ожидая разъяснений.

Разъяснения.

Я фыркнул про себя.

Как я мог объяснить ей, если сам понятия не имел, о чем идет речь?

— Ничего, — сказала я ей, покачал головой, отошел за свой стол, взял трубку, проверил свой телефон, молясь о том, чтобы появилось какое-нибудь дело, неудобное общественное мероприятие, о котором можно было бы побеспокоиться.

Что-нибудь.

Что угодно.

Это отвлекло бы мое внимание от нее.

Глава 5

Кларк

Одним из преимуществ уборки за Барреттом было то, что я стала чертовски внимательнее относиться к своим собственным неряшливым наклонностям. Вымыв его пятитысячную кофейную кружку, я начала следить за тем, чтобы вся моя посуда оказывалась, по крайней мере, в раковине с небольшим количеством теплой мыльной воды. Так было проще отмыть их. Я убрала весь свой старый бумажный хлам, измельчив то, что было нужно, выбросив старые журналы или рекламу в мусорное ведро. Я даже чаще начала стирать. Каким-то образом случайные предметы одежды, принадлежащие Барретту, оказывались на полу его кабинета. Случайные носки , например. Но всегда только один. Почему снимался один носок, а не пара — на этот вопрос так и не было ответа. Там же были и свитера. Большие, вместительные, старые. У одного даже были заплатки на локтях.

У него также была внушительная коллекция очков, хотя он испытывал странное отвращение к их ношению. Возможно, в детстве он слишком часто шутил про четырехглазых, и поэтому при любой возможности носил контактные линзы.

В зависимости от того, когда я появлялась , иногда его глаза уставали, высыхали, и он исчезал в ванной, чтобы вернуться оттуда в очках.

Я не могла решить, какой вид мне больше нравится. В очках было легче заметить тонкие изменения в его глазах — от зеленого к коричневому, от коричневого к зеленому. Но в очках была какая-то сексуальная ботаническая вибрация.

Хотя почему я пыталась решить, какой образ подходит ему больше, было непонятно. Но не для этого я приходила к нему каждую неделю. Я была там, чтобы убирать за ним в обмен на его молчание.

Иногда он разговаривал со мной, казалось, от нечего делать, его взгляд был почти нервирующим, брови иногда были насуплены, как будто он пытался разгадать меня, как будто я была головоломкой с кусочками, которые отказывались собираться вместе.

Но чаще всего он, казалось, полностью игнорировал меня, явно занятый каким-то делом. А когда он так делал, беспорядок усиливался. Количество чашек, казалось, удваивалось. В буквальном смысле. Я была уверена, что