Божье око - Энса Ридс

class="p1">— Знаю, ты говорила, что человек никогда не может быть чьей-то собственностью, что нас нельзя удержать, — женщин нашего рода, но я хочу принадлежать ему, Неома. Мечтаю, чтобы этот мужчина называл меня своей, чтобы он обнимал меня, касался моего лица, оберегал от всего, от чего я могу и не могу защититься сама. Он называет меня своей женщиной…

От одного лишь осознания, мое сердце забилось чаще.

— Говорит, что я его, и он меня никогда не отпустит. Сказал, что погубит меня, и, кажется, я готова позволить ему это. Он как-то произнес, что хочет, чтобы я его возненавидела, но даже зная его всего четыре недели, я не могу представить, что когда-нибудь прочувствую что-то подобное к нему. Он всё то, о чем мечтала маленькая девочка внутри меня. Он старше, намного старше меня, сильный и очень крупный, рядом с ним я чувствую себя в безопасности. Я всегда этого хотела, ты ведь знаешь, Неома.

Я нахмурилась, осознав, что время поджимает, и шоферу пора везти меня на свидание. На самом деле я попросила отвезти меня к моему фургону, чтобы успеть помолиться. Он согласился, но напомнил, что времени у нас в обрез.

Напоследок я поспешно зажгла свечи вокруг алтаря с фотографиями самых дорогих мне женщин, которых я потеряла. На алтаре стояли два портрета: моей бабушки Неомы и прабабушки Давы.

— Знаю, что веду себя как наивная девчонка, не постигшая тайну душевных уз, но наши души знают то, что неведомо нам самим. И моя душа тянется к нему так, как никогда прежде ни к кому не тянулась, и мне всё равно, повторится ли подобное когда-нибудь снова. Я лишь знаю, что хочу связать свою душу с его душой, соединить нас навеки. Не могу разумно объяснить свои чувства, но сердцем чувствую — не хочу его терять. Дава, молю тебя, позволь нашим душам слиться воедино, привяжи его душу к моей навечно.

Кто-то, возможно, счел бы это всего лишь глупыми фантазиями, но только не я. И точно не женщины в моей семье. Мы обладали истинной силой: способностью связывать свои души с теми, кого считали единственными, предначертанными судьбой.

Душевные узы Луан оборвались со смертью, оставив ее в одиночестве. Неома так и не нашла того, с кем могла бы соединить свою. А Дава… Она связала свою судьбу с молодым мужчиной, который не смог вынести разлуки. Он ушел вслед за ней в мир иной, надеясь воссоединиться с нею в загробной жизни.

Именно такую неразрывную связь я искала, и поэтому взывала к ней.

— На духов Давы и Неомы уповаю, — завершила я молитву, медленно поднимая голову и глядя на два портрета. У Давы были черные дреды с проблесками седины, а у Неомы густые и каштановые. Я провела пальцами по фотографиям, которые со временем начали выцветать.

Я развернулась и задула свечи, улыбаясь мысли о предстоящем свидании с Массимилиано этим вечером. Поспешно вскочила на ноги и собрала все необходимые личные вещи, которые могла унести — медлить больше не хотелось. Я вознесла молитву о нем, и теперь оставалось лишь наблюдать, как всё сложится.

— Ого... — мои глаза расширились от удивления, когда я оказалась на самом верху 57-этажного здан...

— Ого... — мои глаза расширились от удивления, когда я оказалась на самом верху 57-этажного здания в Лас-Вегасе, наслаждаясь видом на «Город грехов». Я не могла удержаться от широкой улыбки, любуясь захватывающим ночным пейзажем города, который прежде видела лишь в фильмах: рекламные щиты с полуобнаженными девушками, яркие огни, звезды на небе... Вегас казался именно таким, каким его показывают в кино. Хотя, возможно, мое мнение было немного предвзятое, ведь я ужинала на крыше семизвездочного ресторана, где наш ужин готовил шеф-повар с семью мишленовскими звездами4.

— Я чувствую себя… на вершине мира, — сказала я, стоя на краю крыши и впитывая взглядом необъятные огни Вегаса, простирающегося под нами.

Наши взгляды встретились, и его серебристые глаза, обычно пронзительные и резкие под люминесцентными лампами тюрьмы, теперь казались мягче в полумраке. Однако энергия, которую он излучал, была всё той же — мощной, почти осязаемой.

Я привыкла видеть его в майке и небрежно повязанном на бедрах тюремном комбинезоне, поэтому сейчас он казался другим человеком.

Черный костюм от Cesare Attolini с изысканной серебряной вышивкой сидел безупречно. Черная рубашка с расстегнутой верхней пуговицей приоткрывала замысловатые татуировки на шее. Зачесанные назад волосы и массивные кольца на каждом пальце довершали образ — эти кольца невольно наводили на мысль о том, какую боль они могли причинить при ударе. Его начищенные до блеска туфли из кожи — крокодила, змеи или, какого-нибудь динозавра, — выглядели так, будто стоили целое состояние.

Передо мной стоял совершенно другой человек, не тот заключенный, которого я видела всего несколько часов назад. Не знаю, что пугало больше — его образ в тюремном комбинезоне или в этом безупречном костюме. В любой одежде он выглядел одинаково устрашающе.

Я окинула взглядом свой наряд, на мне была уже далеко не юбка Неомы, а дизайнерская одежда. Я была в платье от Jacquemus. Женщина, с французским акцентом, которая помогала мне одеваться, назвала его «La Robe Saudade» — макси-модель из показа L'Anne 1997. Это было облегающее платье из черного шифона с драпированным вырезом, открытой спиной на бретельках и асимметричными сборками. Я выглядела так, как и подобает женщине рядом с мужчиной, таким как Массимилиано. Я чувствовала себя как героини фильмов, — как Мэрилин Монро, приковывающая взгляды всех мужчин вокруг.

На шее красовалось бриллиантовое колье, которое Массимилиано надел на меня, предварительно сняв все мои прежние украшения.

На самом крупном бриллианте было выгравировано его имя. Мои волосы были распущены, а на ногах были черные туфли на платформе от Valentino. Ногти были безупречно приведены в порядок и выкрашены в красный цвет в тон помаде и минималистичному макияжу.

— Это безумие, — выдохнула я, замечая, как его серые глаза изучают меня, словно я была единственным развлечением, которое ему требовалось. — Черт, да ты, должно быть, какой-то... миллионер, — я задавалась вопросом, за что же он оказался в тюрьме. Если у него были такие деньги, которыми я наслаждалась последние пару дней, особенно сегодня вечером, должно быть, это было что-то связанное с мошенничеством или уклонением от налогов.

Мой взгляд остановился на худощавом, болезненно выглядящем мужчине на сцене, исполняющем песню Джеймса Брауна «It's A Man's Man's Man's World». Его голос был поразительно схож с голосом самого Брауна, а образ идеально