Двор Ледяных Сердец - Элис Нокс

– Седативное! Немедленно!

– Он не понимает по-английски! Говорит на каком-то странном языке!

И снова этот голос – слова текли, как поток воды по гладким камням, мелодично, певуче, но пронизанные стальной силой и яростью:

– Лиа вэлион тариэл!

Я приблизилась, опираясь на костыль, и осторожно заглянула в приоткрытую дверь палаты.

Мужчина.

Он лежал на больничной кровати в помятой голубой рубашке, с капельницей, закреплённой на руке. Четверо медсестёр пытались удержать его, но он яростно сопротивлялся, пытаясь подняться, хотя ноги явно отказывались слушаться. Лицо исказилось гримасой ярости и… ужаса.

Глаза – янтарные. Ярко-янтарные, цвета расплавленного на солнце золота. Таких глаз я не видела никогда в жизни.

Волосы длинные, золотистые, спутанные и растрёпанные, падали на широкие плечи. Скулы острые, словно вырезанные резцом. Квадратная волевая челюсть. Руки – господи, эти руки – сильные, мускулистые, жилистые, с рельефно выступающими венами. Плечи широкие, атлетичные; даже под мешковатой больничной рубашкой читался мощный рельеф мускулатуры.

Он продолжал говорить на том непонятном языке – слова лились потоком, обволакивали слух, певучие и абсолютно чужие. Я не понимала ни единого слова, но мурашки побежали по коже волной.

Потом он резко оттолкнул одну из медсестёр, дёрнулся всем телом – и рухнул обратно на кровать, тяжело дыша, словно только что пробежал марафон.

– Кто это? – спросила я у проходящей мимо санитарки, перехватив её за рукав халата.

Та обернулась и недовольно нахмурилась:

– Тебе здесь не место. Немедленно возвращайся в свою палату.

– Просто скажи мне, кто это, – настойчиво повторила я, не отпуская её руку.

Санитарка тяжело вздохнула – устало, измученно, как человек, отработавший двойную смену:

– Пациент из реанимации. Три месяца пролежал в коме. Нашли его в лесу Толлимор, на самой границе с Северной Ирландией. Без документов, без одежды, избитый практически до смерти. Никто понятия не имеет, кто он такой. Отпечатков пальцев в базе данных нет. ДНК-анализ ничего не дал. Врачи были уверены, что он не выживет. Но вот – только что пришёл в себя.

– И теперь орёт как потерпевший, – добавила я.

– Орёт на каком-то неизвестном языке, – кивнула санитарка. – Ни одного слова по-английски. Врачи в полном шоке.

Я снова перевела взгляд на мужчину.

Он перестал кричать. Сидел на кровати, тяжело и прерывисто дыша, и смотрел на свои собственные руки. Медленно, словно видел их в первый раз в жизни. Поднял одну ладонь – большую, сильную, с длинными изящными пальцами – сжал в кулак, медленно разжал. Затем осторожно коснулся своего уха, провёл пальцами по краю – и застыл.

По лицу скользнуло выражение, похожее на чистый, неподдельный ужас.

Он прошептал что-то – всего одно слово. Тихо, мелодично, почти как вздох:

– Эйлиан…

Я не поняла значения. Но почему-то холодная дрожь пробежала по позвоночнику.

Врач вошёл в палату и заговорил медленно, нарочито громко, словно обращался к маленькому ребёнку:

– Сэр, вам необходимо успокоиться. Вы находитесь в больнице. Вы в полной безопасности. Понимаете меня? Боль-ни-ца. Безопасность.

Мужчина медленно повернул голову и посмотрел на врача.

И я поймала себя на том, что невольно задержала дыхание.

Янтарные глаза были полны холодной, сжигающей ярости. Не животного бешенства. Не безумия. Власти. Абсолютной, непоколебимой власти. Словно врач был жалким муравьём, посмевшим потревожить покой древнего короля.

Он снова заговорил – быстро, но размеренно, властно. Каждое слово текло, как тягучий мёд, но в нём чувствовалась закалённая сталь:

– Сиэлла вей нориан. Талиа мей эссарэн. Аэй вилэн?

Врач растерянно моргнул и недоумённо посмотрел на медсестёр.

– Кто-нибудь понимает хоть слово из того, что он говорит?

Все молчали, переглядываясь.

Мужчина попытался встать. Резким движением оттолкнул руки медсестёр, опёрся на край кровати.

Ноги предательски подкосились.

Медсёстры едва успели подхватить его, не дав грохнуться на пол.

И я увидела его лицо вблизи.

Унижение. Бессилие. Ярость – такая глубокая, такая ледяная, что мне стало не по себе. Словно внутри этого человека бушевала сдерживаемая буря, готовая вырваться наружу и снести всё на своём пути.

Он попытался встать снова. И снова рухнул.

– Держите его крепче! – скомандовал врач. – Три месяца в коме, мышечные ткани атрофировались! Ему категорически нельзя вставать!

Но мужчина, казалось, не слышал или не понимал. Он пытался подняться снова, и снова, и снова – руки тряслись от напряжения, мускулы на предплечьях вздувались от усилия, но ноги отказывались подчиняться. Как дикий зверь, запертый в клетке. Как король, заточённый в темнице.

– Седативное! Немедленно! – рявкнул врач.

Медсестра торопливо достала шприц с препаратом.

И в этот момент мужчина посмотрел на него.

На шприц. На блестящую металлическую иглу.

Он замер.

Лицо исказилось – но не страхом. Чем-то совершенно другим. Удивлением? Недоумением? Невероятным облегчением?

Он медленно, словно в трансе, протянул руку и коснулся металлической рамки больничной кровати. Сжал пальцы вокруг холодной трубки. Смотрел на металл так, будто не верил в его реальность. Словно не верил, что прикосновение не причиняет боли.

Он прошептал что-то тихо, певуче, почти с благоговейным облегчением:

– Рилан… рилан эй…

Но в янтарных глазах читалась полная, абсолютная растерянность потерявшегося ребёнка.

Медсестра быстро ввела седативный препарат в капельницу.

Мужчина резко дёрнулся, попытался оттолкнуть её руку, но силы уже стремительно покидали его мощное тело. Он бессильно осел обратно на кровать, дыхание замедлилось, стало глубоким и ровным.

И в последний момент, прежде чем веки закрылись, он посмотрел в мою сторону.

Прямо на меня.

Наши взгляды встретились.

В янтарных глазах была такая пронзительная потерянность, такая глубокая, древняя боль, что что-то болезненно сжалось в груди. Словно он потерял абсолютно всё. Словно его целый мир рухнул в одно мгновение.

Его губы едва заметно шевельнулись. Он прошептал что-то – одно-единственное слово. Так тихо, так певуче, словно молил о помощи:

– Эсселиа…

Я не поняла слова.

Но почему-то ясно поняла смысл.

«Помоги мне».

Затем его глаза закрылись, и тело обмякло.

Врач облегчённо выдохнул и вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони.

– Господи Боже, – устало пробормотал он. – Что это вообще было?

– Как думаете, он сошёл с ума? – тихо спросила одна из медсестёр, поправляя помятую униформу дрожащими руками.

– Не знаю, – ответил врач, беспомощно качая головой. – Завтра же вызову консилиум психиатров. И свяжусь с университетом – нужны лингвисты, переводчики, специалисты по редким языкам. Кто-то обязан понять, на каком языке он говорит.

Я стояла в дверном проёме, опираясь на костыль, не в силах оторвать взгляд от спящего мужчины.

Что-то здесь было не так.

Что-то было очень, очень не так.

Я не знала, что именно. Но чувствовала это каждой клеткой тела, каждым обострившимся инстинктом.

Санитарка легонько подтолкнула