Искупление - Элизабет фон Арним

дома. Милли не могла здесь оставаться. Что за глупая сентиментальная мысль найти утешение в прошлом привела ее сюда? Как будто былое счастье способно утешить, когда оно единственно только ранит! «Бежать, бежать! – твердила она себе, как шептала ночью в спальне: – Бежать, пока еще не поздно!»

Крадучись, на цыпочках, она пересекла холл. Как унизительно, вдруг подумалось ей, что вот так красться на цыпочках вошло у нее в привычку! Входная дверь оставалась распахнутой – в доме имели обыкновение часто проветривать, – и Милли уже едва не выскользнула за порог, чтобы со всем возможным достоинством скрыться за ближайшим углом, когда из подвала неожиданно показалась хозяйка, каким-то образом почуяв, что наверху, в холле, не все благополучно, и воскликнула:

– Как же так, миссис Ботт!

Какой кошмар! Невозможно вообразить, что подумала эта женщина. Милли сгорала от стыда, словно напроказивший ребенок. Ну почему она сразу же, еще в столовой, не сказала, что дом ей не подходит, и просто не ушла? Почему она вечно молчит перед такими вот напористыми людьми и создает у них совершенно ложное впечатление, что они могут помыкать ею как хотят, а потом выпутывается из затруднений, прибегая к обману?

Покраснев до корней волос, она попятилась обратно в холл, пробормотав свое вечное: «Боюсь…»

Хозяйку раздирали подозрения. Может, эта дамочка воровка и все карманы ее вдовьего платья набиты столовым серебром? Или это одна из тех выскочек, которые только мямлят да вертят хвостом, а сами не знают, что для них лучше и как полагается обращаться с владелицей пансиона, вот и уходят, даже не попрощавшись? Обширный опыт и близкое знакомство с самыми темными сторонами натуры жильцов научили эту решительную даму держаться с ними твердо; иначе можно и разориться. Кто бы ни стоял сейчас перед ней, воровка или выскочка, хозяйка не собиралась ее отпускать просто так. Дипломатия никогда никому не вредила, она знала наверняка, поэтому, несмотря на мрачные подозрения, заговорила почти тем же ласковым сочувственным тоном, что и раньше:

– Боитесь? Бедняжка миссис Ботт! Ах, моя дорогая! Здесь вам нечего бояться, вы знаете. А я как раз велела приготовить вам прекрасный горячий кофе и яйцо пашот на ломтике поджаренного хлеба.

– Я подумала… – снова начала Милли.

– Я знаю, знаю, – перебила ее дама и решительно выхватила у нее из рук чемодан. – Но вы не должны, право, не должны. Гоните от себя пустые мысли и тоску, от этого станет только хуже.

– Я подумала… – сделала еще одну попытку Милли, – что мне лучше уйти.

– Уйти? – эхом отозвалась дама. – Откуда?

– Отсюда.

– Но вы ведь только пришли?

– Да, но…

– Ах, бедняжка! – сладким голоском проговорила хозяйка. – Сейчас ваши нервы в таком состоянии, что вы сами не знаете, чего хотите, а вот я знаю: это завтрак. – И она крикнула в глубину коридора: – Глэдис! Поторапливайся, живо. Мы хотим, чтобы завтрак сейчас же подали. – Она повернулась к Милли и цепко взяла под руку. – А когда вы подкрепитесь, то сможете продолжить путь со свежими силами, бодрая и веселая. Вот только я готова побиться об заклад (будь я особой того сорта, что держат пари, а это не так, разумеется), что вы не уйдете. Только не бодрая и веселая, полная сил. Никто еще не уходил отсюда, приободрившись и развеселившись. Все хотят остаться. Никому в голову не придет уйти. Здесь ваш дом, понимаете, миссис Ботт? А пока мы ждем завтрак, – с живостью предложила дама, – почему бы нам не подняться, не снять шляпу и не умыть наши глазки приятной холодной водой? Да, знаете что… я скажу, чтобы завтрак принесли вам в комнату, а потом вы сможете спокойно отдохнуть – даже лечь в постель и хорошенько выспаться.

«Удивительная женщина! – подумала Милли. – Как хорошо она понимает, что мне сейчас нужно больше всего! Вот бы мне хоть десятую часть ее непреклонной решительности!»

Милли сдалась. Завтрак и сон, пусть будет так. А после, когда к ней вернутся ясность ума и храбрость, она сможет уйти. Никто не в силах заставить ее остаться здесь, а пока нет смысла препираться.

Она послушно пошла вслед за хозяйкой наверх по знакомым ступеням, покрытым теперь гладким линолеумом взамен потертого старого ковра времен ее юности, на второй этаж и мимо гостиной. Там была еще одна лестница, что вела к их с Агатой спальням, но хозяйка потянула Милли в другую сторону и пробормотала:

– Нет-нет, не сюда! Здесь занято. Одна дама приехала вчера поздно вечером… вообще-то точнее будет сказать: среди ночи, – но я не боюсь лишних хлопот. Увы, она тоже вдова. Ах ты боже мой! Как печален этот мир. Надеюсь, она еще спит, бедняжка. Смотрю, вы запыхались? Ступени довольно крутые. Осталось пройти совсем немного, всего один крохотный, малюсенький лестничный марш. На этом этаже все комнаты заняты, но наверху есть свободные – вам повезло, обычно их не бывает, так много у нас гостей. О, присядьте ненадолго. Да-да, я вижу, вы совсем выбились из сил, бедняжка миссис Ботт. Тсс! Нельзя громко разговаривать: моя новая подруга спит, бедняжка…

Хозяйка заботливо усадила Милли на стул, стоявший здесь же, на лестничной площадке. Она тяжело отдувалась после крутой лестницы, по которой когда-то взлетала, перепрыгивая сразу через две ступеньки (обычно за ней гналась Агата и норовила ущипнуть за лодыжки). Перед дверью ее бывшей спальни стояла пара черных ботинок со стоптанными каблуками, таких сморщенных, словно они угрюмо хмурились, а на половичке новую постоялицу уже дожидался помятый коричневый жестяной бидон с горячей водой.

Хозяйка замерла перед дверью, прижав палец к губам на случай, если Милли, чего доброго, вдруг заговорит и, вопреки тому образу, что создавало ее богатое платье, спросит, во сколько обойдется комната, прежде чем благополучно займет ее, хотя несчастная задыхалась и едва ли смогла бы произнести хоть слово. Хозяйка чувствовала, что ни бидон, ни ботинки не делают чести ее заведению, и пока она так стояла, а Милли пыхтела, сидя на стуле, дверь отворилась, и показалась жилица, чтобы забрать свою воду.

Хозяйка отскочила в сторону, а квартирантка, с удивлением обнаружив двух дам, хотя не рассчитывала никого встретить, поскольку шум голосов, досаждавший ей последние десять минут, сменился наконец тишиной, застыла на месте и воззрилась на Милли.

Та, в свою очередь, приоткрыв рот, впилась в нее глазами. Несколько мгновений они пристально смотрели друг на друга.

Жилица, высокая костлявая дама с тонкими седеющими волосами, небрежно собранными в пучок на затылке, с изрезанным морщинами блеклым лицом с резкими чертами, загрубевшими от ветров и дождей, во фланелевой ночной рубашке, поверх