Царствуй во мне - Наталья Ратобор

А теперь: с 1 ноября уж и третьего созыва Дума приняла полномочия. Ах, чехарда… Чуть только царизм не удовлетворен составом Думы – так сразу и распускать. Даром что и так Государственным Советом регулируется – те же самодержавные рачители. Хороши ж либеральные реформы, нечего сказать. И мало того: в период думского междувластия господин Столыпин умудрился протолкнуть свои пустопорожние аграрные реформы, под прикрытием 87 закона. О, шаткая, но изворотливая власть. Однако же не избежать им радикальных перемен. Поздно спохватились! Примыкай и ты к нашему конституционно-демократическому течению, хоть и тайком, поелику вашему брату офицеру запрещено вступать в политические организации. Потом еще гордиться будешь, что стал участником величайших исторических свершений в истории Государства Российского!

Как там служба продвигается? Слыхал про твои боевые успехи – с повышением тебя! А все же как зять советую тебе не высовываться особо, без тебя герои найдутся, а сестрицам твоим и батюшке ты еще живым сгодишься. Про Соню писать не стану – все благополучно, да и слава Богу, хоть и случился у нас некоторый разлад. Она сама тебе напишет.

Как там в Туркестане твоя альковная сторона бытия? Нашел себе хорошенькую туземочку? Уж я бы на твоем месте не растерялся – только не передавай сестрице, мужской солидарности ради.

Подопечная твоя, дикарка, ополоумела – от людей прячется, из дому не выходит, разве куда со стариком и на занятия. Набожна до безобразия. Что за грехи потайные она там замаливает, бог весть, да, видно, есть что. Худое семя, может, воровала когда или по рукам ходила. Намучаешься ты еще с этой хворобою, пристала к дому, как репейник, а батюшка твой тому и рад – простодушен да податлив на незатейливую ласку. Может, на виду представляется смиренницей, а сама по ночам куда бегает… Нечистая кровь, ждать добра с ней не в пору».

От Дружного прибыло давнишнее письмецо:

«Ну, брат Валерьяныч, дела у нас кипят, право слово. Помещики перепугались давешних крестьянских восстаний. Скопом Крестьянскому Поземельному Банку земли на продажи сдают – до очередей дошло! Кто-то напрямую крестьянам землю продает. Отец мой от земель избавляется, правда, по хорошей цене. Беда, однако, в том, что арендная плата и есть наш основной финансовый кладезь. И что теперь? Военная служба у нас тут убыточна, сам знаешь, особенно в гвардии: на пиры сдай, да на августейшие смотры с подарками, да на амуницию, да… много еще чего. Не то что там у вас, пограничников, – жалованье стоящее, да столовые, да квартирные, да наградные.

Илона свет Батьковна, по-моему, в тебя влюблена, ей-богу. Помнишь ли дитя горькое с грязными ногтями и немытою шеей? Так вот – забудь про чуду-юду. Теперь статна, величава, лицом притягательна, волосы цвета вранова крыла вьются, очи янтарные смолисты, так и затягивают. Из дому выйдет – вслед смотрят, шеи набекрень. Хоть и одевается небрежно, все на ней смотрится и играет. Ну да про моду я ей подскажу, чтоб была тебе под стать. Голос бесподобный, умом быстра и пытлива, телом подвижна и гибка. Самородок. Видишь, и у меня поэтический слог прорезался, но иначе не скажешь. О тебе Илона отзывается с восторгом. Все про тебя выспрашивает, каков ты, что любишь, как чувствуешь. Повесила фотографическую карточку в девичьей светлице. Прикипи ко мне такая молодица – на сто тысяч красоток не разменял бы. Не мое, Шевцов, дело, но коли упустишь, дураком будешь».

Шевцов озадаченно смотрел на два последних письма – по его разумению, в них проскальзывало что-то несообразное и неподобающее Илоне. Она помнилась Валерию совершенным ребенком. Двусмысленные рассуждения о ней казались ему даже непристойными.

* * *

В Кашкадарьинском велаяте Бухарского протектората стали частым явлением грабежи торговых караванов. Главным образом нападали на купцов – русских подданных. Их забирали в плен, и люди пропадали без следа. Местный бек не давал разъяснений по поводу этих происшествий. Кавалерийские разъезды без толку метались по широким просторам полынных Каршинских степей, заглядывая в дремлющие, мирные с виду кишлаки. Но там были одни бедные незлобивые дехкане, которые только и делали, что надрывались на хлопковых полях, продавая русским купцам плоды своего тяжкого труда. «Никто ничего не видел и не слышал», – твердили шельмоватые переводчики. Со стороны казалось, что здесь царят тишь и благодать, а между тем караваны вместе с товарами, людьми и верблюдами исчезали, словно проваливаясь сквозь землю.

Недавно прибывший генерал-майор Кириллов, ответственный за сношения с Бухарским эмиратом, отдал распоряжение подготовить лазутчиков для разведки в Кашгарии. Задача представлялась едва ли выполнимой, учитывая языковой барьер. Кроме того, кабинетные «вояки» отличались трусоватостью, хоть и стыдились ее. А чтобы подыскать лазутчиков из местного населения, требовалось немалое время.

Господин генерал-майор метал молнии:

– Сколько лет в округе? Десять? А вы – семь с половиной? И до сих пор не озаботились овладеть языками?

Впрочем, и достойные Зевеса громы и молнии положения не меняли.

Наконец штабс-капитан Шевцов, тихо, без аффектации изъявил желание выполнить поставленную командованием задачу: он давно не терял времени даром, осваивая туземные диалекты.

Завернувшись в длиннополый ватный халат затасканного вида и замысловато, на манер бедуинов, накрутив на выбритое темя грязный платок, Шевцов пешим ходом отправился в Карши. С подозрением принятый завсегдатаями самой большой в городе чайной, предприимчивый смельчак разругал туркуманов, принимавших российское подданство, и клялся Аллахом, что полон неугасимого рвения вытеснять, по мере слабых своих сил, окаянную империю из пределов туркестанских. Бухарские купцы не поддерживали дерзкого новичка, но и не противоречили ему, оставаясь «при своих интересах». Владычество Российской Империи принесло им немало выгод: обуздание разбойничьих шаек диких кочевников, искоренение мятежных междоусобиц, упорядочивание таможенных и торговых правил, а главное, установление привилегированных пошлин в России. Приветствовало местное купеческое сословие и строительство железных дорог, облегчавших движение в глубь Государства Российского.

Между тем наемники бека зорко присматривались к пришлому человечку, высказывающему столь радикальные взгляды. Не прошло и пары часов чаепития на немыслимой жаре, как сердар туркменского наемного конного отряда повелел доставить пред свой светоносный лик ревнителя возврата к прежней кровавой сумятице. Шевцов поспешил повиноваться. Выказав надлежащее смирение и вознеся малому властителю медоточивые хвалы, штабс-капитан, по виду, искренне обеспокоился нерушимостью каршинской цитадели. Тронутый горячим усердием к успеху своей миссии, сердар приказал зачислить пришельца на «высочайшую должность смотрителя мулов и разгребателя навоза».

Раздавая корм малорослой прожорливой скотине, находчивый офицер беспрепятственно бродил между кострами, не упуская ни слова из цветистой восточной речи. Воины похвалялись разной добычей, а главное – количеством захваченных пленных, которых по большей части переправляли