Царствуй во мне - Наталья Ратобор

Как успел разузнать новый смотритель, каршинский бек, наживаясь сам, вознаграждал и свою охрану, делясь с ней пленными и товаром, какой поплоше. Пленных продавали и в отдаленные кишлаки, где их держали в грязных норах, извлекая оттуда лишь для исполнения полевых и домашних работ. Попытки побега карались с не знающей предела азиатской жестокостью. Ссохшиеся черепа на палках, торчащих поверх дувала, вселяли в невольников леденящий ужас.

Собрав сведения относительно разбоя, захвата и распределения пленных, штабс-капитан поспешил вернуться к своим. В крепости стал свидетелем разговора с местным населением. Перебрасываясь друг с другом словами, из которых явствовало сожаление, что из-за частых рейдов русской кавалерии они не могут свободно использовать рабов на хлопчатниках, аксакалы врали офицерам прямо в глаза.

Стоящий в двух шагах от Шевцова переводчик важно разгладил неопрятную бороду и заговорил внушительным тоном:

– Достойные служители высокочтимого русского императора! Мы – смиренные работники полей и не вникаем в дела нашей знати. Но если бы мы только прослышали о русских рабах, сразу донесли бы вашему начальству.

Разговор продолжался уже более часа. Шевцов, опасаясь раньше времени потревожить пройдоху-толмача, после беседы потихоньку доложил начальству об истинном положении дел. Среди прочего, он со скорбью упомянул, что когда дошли слухи о приближения российской розыскной экспедиции, русские пленные в Карши были жестоко обезглавлены, азиатские же поселенцы российского подданства – ограблены и изгнаны из пределов оазиса.

Начальник военной экспедиции генерал-майор Тигран Аматуни, потемнев ликом, распорядился расчехлять орудия конно-тягловой артиллерии.

– Тигран-Паша! – бухнулся в ноги ему переводчик, – пощади! Там наши женщины и дети.

– Уберите халатника, – не отрываясь от бинокля, бросил генерал-майор – готовить боевыми по городу.

* * *

За беспримерную храбрость и сноровку при выполнении боевого задания господин штабс-капитан Шевцов досрочно получил звание капитана и был пожалован крестом святого Георгия Победоноcца IV степени, с правом ношения личного Георгиевского оружия. На рукоятке клинка красовалась надпись «за личный подвиг». Капитану Шевцову было предоставлено право перевода в Европейскую часть Российской Империи, коим он, впрочем, не воспользовался: не поспевая за аграрными реформами, отец разорялся, и Валерий не хотел обременять его оплатой своих столичных нужд.

Особым распоряжением командующего штабом корпуса Туркестанской области господина генерал-майора Лилиенталя должен был состояться перевод Шевцова в Самарканд, чему немало способствовало владение им тюркскими языками. Ждали только прибытия в Кушкинский гарнизон замещающего обер-офицера.

Между тем военно-полевой суд Закаспийского округа постановил разжаловать генерал-майора Аматуни в прапорщики и перевести на службу в Туруханский край. С тяжелым сердцем приняли эту весть его сослуживцы.

– Русские потерянные жизни никто не считает. За злодеяния разбойников никто ответственности не понесет: каршинский бек и духовенство вышли сухими из воды, а бухарского эмира Государь задобрил новыми чинами и наградами, – сокрушался капитан Илья Арнольдович Ворохов.

Шевцов тем временем усиленно изучал тюркские наречия, приготовляясь к секретному контролю за донесениями наемных лазутчиков и местным шариатским судопроизводством.

* * *

Видно, разжалование и ссылка известного в Туркестане героя Российской армии и кавалера многих орденов Аматуни, вкупе с переживанием жестоких впечатлений и накопившейся усталостью, неблагоприятно повлияли на состояние духа Шевцова – он захандрил. Запустил бритье, не следил за свежестью исподнего, вяло исполнял служебные обязанности, понуждая себя к работе через силу, сделался рассеянным и забывчивым. Иссох плотью, дурно спал; ничего не хотелось, ничего не шло на ум. Порою пугался проносящейся птицы; внезапно будто наяву заново переживал кровавые казни; по ночам грезились пытки. Захворал «воинской» болезнью.

Шевцов привык уединяться. Он надолго уходил в сопки, нарушая запреты командования. Бесцельно шатаясь по каменистым склонам, не беспокоился ни о своей безопасности, ни о служебных последствиях ослушания и дурном впечатлении, производимом на подчиненных.

Валерий обратился к полковому священнику: утерял возможность молиться. Отец Георгий сделал ему строгое внушение и, попеняв за редкую исповедь, велел для духовного выздоровления ежедневно прочитывать по главе Святого Евангелия да ежемесячно прибегать к Святому Причастию. Валерий Валерьянович послушался и с Божьей помощью постепенно начал приходить в себя. Начальство, всегда благоволившее к офицеру, поразмыслило и почти насильственно отправило его в четырехмесячный отпуск, с сохранением казенного содержания.

Глава 11

Названая сестрица

Здравствуй, столица – родная обитель; здравствуй, хмурая Нева, сливающаяся с равнодушным зеленоватым небом, пронзенным шпилем Адмиралтейства; здравствуй, Ангел, придерживающий крест на монферрановой гранитной колонне; здравствуй, сырой и свежий балтийский ветер; здравствуйте, звенящие суетливые и расторопные трамваи; здравствуйте, любезные стороннему взору солдата мирные прохожие. Ваши милые лица, как и царственные здания, пробуждают во мне ностальгию.

Шевцов телеграммой предварил батюшку о своем прибытии: его поджидали. Расцеловав отца и сердечно поприветствовав прислугу (в «Союз домашней прислуги» от Шевцовых никто не вступал), Валерий разоблачился и роздал подарки. Единым махом взлетел до середины лестницы – и остановился, встретив непредвиденное препятствие.

Навстречу ему спускалось дивное создание с очами цвета спелой вишни и волнистыми кудрями, выбившимися из прически. На незнакомке была одета кармелитовая блуза простого фасона. На милом лице юной барышни читались чувство собственного достоинства, чистота и нежность. Шевцов вопросительно оглянулся – Валерьян Валерьевич, буквально светясь от гордости за питомицу, чуть кивнул, подтверждая его догадку.

– Илона?!

Словно получив разрешение, девушка приблизилась – и вдруг с невинной радостью бойко его расцеловала. Перед Валерием снова была непосредственная, простая душой дочь своего народа. Все привитые ей аристократические манеры исчезли в мгновение ока. Шевцов ответил смущенным поцелуем и не посмел фамильярничать, обратившись к названной сестрице на «вы».

Вечером того же дня Илона, сама себе аккомпанируя, исполнила сильным проникновенным голосом скорбную песню Любаши из первого акта «Царской невесты». Ее пение, помимо отменного вокала, отличалось удивительной артистичностью, доводящею слушателя до экстаза. Потрясенный Шевцов, полагавший себя искушенным в искусстве, теперь только в полной мере оценил, какой сияющей жемчужиной оказалась недавняя дикарка. Не иначе, молитвы приемного отца и прикосновение к искусству смягчили ее и прежде восприимчивую, тонкую и застенчивую душу; возвысили помыслы и исполнили христианского смысла все ее благодарное существо.

* * *

Посреди ночи Шевцов очнулся от того, что внезапно оказался на полу. Он тяжко дышал и был мокр от пота; сердце неслось вскачь, во рту пересохло. Стоящая рядом на коленях полуодетая, встревоженная Илона, прыскала ему из кружки ему в лицо водою:

– Илона? Ты что? Ты зачем?

– Кричали очень, Валерий Валерьянович, что подкоп завален, и что взрыв раньше времени… Потом будто в атаку пошли… Я думала, вы из окна сейчас прыгнете…

– Валюша, тяжкие рубцы на душе оставляет война… Такова наша служба, – заговорил Валерьян Валерьевич, обнаружив