Царствуй во мне - Наталья Ратобор

Пообщавшись с убежденным «кадетом», сторонником теории оттеснения самодержавия от власти любыми средствами, вплоть до временного сотрудничества с большевиками, Шевцов припомнил свое давнишнее размышление о пассажирах, долбящих днище корабля в открытом море.

– С ума вы здесь все посходили, – презрев церемонии, резюмировал Шевцов.

– Полно: что с него возьмешь, Казимеж Адамович, – по окончании обеда саркастически подвел итог умнейший, но непонятый господин Струве, запахивая пальто и спускаясь по лестнице.

Он направлялся в ресторан «Палкинъ», где, пощипывая усы и почесывая бородки, его уже поджидал в нетерпении целый выводок столь же блестяще образованных и полезных обществу, не до конца еще вылупившихся из самодержавного яйца, но вселяющих надежды подопечных струвят.

Плеяда гениев либеральной современности, возглавляемая социалистом господином Бердяевым, млея от ощущения собственной значимости и упиваясь единомыслием в вопросах демократии, достигаемым в драматичных дискуссиях, заседала в ресторанном кабинетном чреве – в плодотворной разноголосице, пламенея новыми речами и возгораясь космического масштаба идеями. Это были люди пристойные. В отличие от нищей компании младших офицеров, они не шлялись по доступным кокоткам, а посещали солидных дам. Они имели достаточные счета в банках и вышколенную недешевую прислугу. Странное дело: чем радикальнее был оппонент самодержавия, тем объемнее становился карман. Лишь немногие задавались вопросом о причинах такого парадокса. Это была среда, сугубо чуждая прямолинейному и огрубевшему в казармах Шевцову, воспитанному в иллюзорных идеалах верности присяге. Так виделось его новым знакомцам.

* * *

– Аннушка, душка, наконец-то пожаловала!

– Софочка, да и ты сто лет Москвы не навещала!

Так восклицали сестры, заключив друг дружку в объятия. Вместе с мужьями они прибыли на Загвоздинскую к отцу на его семидесятилетний юбилей.

– Зюзик. Совсем не переменился!

– Вы мне льстите, Анна Валерьяновна: моих проплешин разве слепой не заметит, – отнекивался польщенный Зиновий Андреич.

– Ну, будем считать, меня ослепило сердечное к вам расположение.

И они возбужденно смеялись, довольные друг другом.

Но ни сестры, ни их мужья не отваживались, как прежде, заключать в объятия Валерия или ласково прихватывать его за подбородок: перед ними стоял малознакомый суровый мужчина, с тронутыми инеем висками, с отчужденным взглядом. Такой бывает у древнего старика или человека, который свел близкое и до обыденности привычное знакомство со смертью, противное природе любого здравого душой человеческого существа.

На семейное собрание и совместную трапезу по настоянию хозяина дома была допущена Илона. Сестры при встрече с ней в ледяном безмолвии едва кивнули. Зиновий Андреич, приложившись к ручке Анны Валериановны, тут же сделал вид, что у него запропастился платок, который нужно срочно сыскать, избежав таким образом необходимости здороваться с приемной дочерью Шевцова. И только Порфирий Осипович, супруг Анны Валериановны, пораженный красотой юной девы, охотно и долго лобызал шелковую кисть, расточая медоточивые комплименты. Илона в конце концов мягким, но решительным жестом высвободила руку из его лапищи, чем еще более раззадорила мужичину.

Семья расположилась за столом, обсуждая планы будущего праздника: решено было к юбилею разослать приглашения старинным товарищам и оставшимся в живых однополчанам Валерьяна Валерьевича. Порфирий Осипович посоветовал арендовать залу в каком-нибудь из ресторанов Петербурга. Зиновий Андреич, прикинув расходы, предложил ограничиться Гатчиной.

Отец вышел из столовой, тотчас же старшие начали переглядываться и несмело делать друг другу намеки – не стоит ли часть расходов переложить на самого юбиляра. Младший Шевцов пресек их пререкания. Ему был противен этот скопидомный семейный торг. Родственники, пристыженные и недовольные, примолкли.

– А что, – возобновляя приличествующую совместному обеду беседу, произнесла миловидная София Валериановна, – припоминаете ли наводнение Москвы прошлого года?

– На 9 метров вода поднималась – пятую часть Москвы затопило, – с мрачноватым удовольствием прекрасно знающего предмет человека сообщил Порфирий Осипович.

– Софи, вообрази картину залитых водой улиц, которые вместо подвод и бричек пересекают всевозможные лодочки и суденышки! Залило несколько электрических станций, поэтому нам пришлось целых два дня сидеть без света. В страстную-то пятницу, когда самое время украшать куличи для освящения! Вот ведь ужас-то.

– Да ведь куличи в Чистый Четверг готовят – это благочестиво и пристойно, – заметила София Валериановна.

Шевцов, нервы которого в последние дни расшатались, не выдержал и вспылил:

– Вот уж повод поминать ваши горькие горести, когда бедные кварталы так затопило, что люди все имущество теряли, а случалось, и сами тонули.

– Экий ты, Валерий… Всех в неловкое положение поставишь, – досадливо бросил Зиновий Андреич.

Шевцов ответил таким взглядом, что зять, почуяв грозу, предпочел отвести глаза от раздражительного, едва ли не больного душой офицера. Когда же разговор зашел на тему политики, Анна Валериановна поспешила ограничить родственников предупреждением в отношении Илоны: Attention: il y a parmi nous une femme poissarde[14]. Валерий молча поднялся, так резко отодвинув стул, что все вздрогнули и прикусили языки. Взяв за руку Илону, Шевцов ушел с ней без объяснений – и более к общему застолью не возвращался. Честному собранию сделалось чрезвычайно неуютно. Они объяснили поведение Валерия дурным влиянием цыганки.

* * *

В полутьме скучной комнаты с намертво сомкнутыми шторами, склонившись, так что кудри едва не касались бумаги, Илона переписывала:

Дней сползающие слизни,

…Строк подённая швея..

Что до собственной мне жизни?

Не моя, раз не твоя.

И до бед мне мало дела

Собственных… – Еда? Спаньё?

Что до смертного мне тела?

Не моё, раз не твоё.[15]

Девушку встревожил неожиданный стук в дверь – она вздрогнула, почти подскочила. Не дождавшись ответа, в ней в комнату заглянул Шевцов:

– Ляля, можно к тебе? Попрощаться.

Илона, вытянув из-под себя подвернутую ногу, проворно поднялась:

– Отчего же вдруг прощаться?! Разве так надо?

– Меня в полк вызывают, в Самарканд. Неспокойно там.

– Там… опасно?

– Что ты, Ляля, быстренько прослежу, как там наводят порядок – и обратно. К Крещенскому Сочельнику поспею.

– Когда б следить только надо, так срочно не вызывали… Валерий Валерьяныч, миленький! Не оставляй меня, голубчик. Возьми туда!

Она торопливо обхватила его за шею:

– Я тебя от бед уберегу… И сама спасаюсь… Ох, не могу жить, миленький!

Валерий Валерьянович забеспокоился:

– Не вздумай! Вот дуреха. Еще рада будешь, что за подлеца не вышла.

– Не смей так его называть!

– Говорю, что есть. Но ради тебя помолчу. Однако взять с собою не могу. Война там, понимаешь?

– А вот теперь ты правду сказал, куда едешь!

– Сказал, за тебя переживая, чтоб ожидала и молилась за меня. В Бога верила. И глупости выкинула из головы.

– Я каждый день за тебя молиться буду. Ты будешь