Царствуй во мне - Наталья Ратобор

Непрерывный кашель сопровождался храпом изнуренных рабочих. Болящего не брали в больницу: свободных коек там не было. Он угасал на глазах соседей и меньше чем через месяц отошел в мир иной, навстречу лучезарным созданиям, перенесшим страдальца в лучшую обитель.

Суровые мужики оказались бывшими крестьянами. В деревнях они были безземельными – на их долю не хватило наделов. Пришлось ехать на прииски.

Тяжкий труд в шахтах, вырытых в вечной мерзлоте, быстро стер с их лиц румянец, прогнал беспечность молодости. По решению смотрителя, их нередко ставили на две 8-часовых смены подряд. Пока одна смена надрывалась в шахте, соседи по бараку пытались обрести обманное утешение в обрывочном, неспокойном сне.

Василию с женой, как семейной паре, выделили отдельную кровать, отгороженную полотняной ширмой.

Василий пошел оформляться к смотрителю – вышел потерянный.

– Что, Васенька? – Метнулась к нему растревоженная жена.

– Зарплату обрушили сразу на треть. Везде обманули, пакостники.

– Может, вернемся?

– Куда и как, Глаша? С Путиловского уволился, деньги истратили на сборы и дорогу…

– И как же теперь?

Василий злобно блеснул глазами:

– Окружили, не выскочить… Вернемся. Вот только деньги на дорогу заработаю. Хуже, чем здесь, в Питере не будет.

* * *

– Ксентий, не стыдно тебе? Месяц шляешься без дела? Почто приехал в Бонячки, раз лодырничать горазд?

– «Болячки» ваше захолустье, а не Бонячки. Окраина вселенной. Ни кинематографа, ни променадов, ни интересных людей.

– У нас здесь рабочий все люд, семейный. Нам разгуливать не с руки. А ты на прошлой неделе, говорят, с политическими якшался? Брось: не доведут до добра.

– Отсталые вы, дядь Шур. Несознательные. Для вас же стараюсь – для всеобщей лучшей доли.

– А кто тебя просит? У нас все ладом. За себя отвечай, раб Божий Ксенофонт. Не с добром ты приехал. Не будь родней, не возились бы – враз обратно отправили. Только за сиротство да память бати Николай Николаича разгильдяйство твое терпим. Пока терпим.

Строптивец Ксенька пожал плечами, но на ткацкую фабрику потащился. Устроиться туда было непросто: таковых охотничков, что алтын пучок в базарный день, было много. Помог дядя Шура, уважаемый мастер отбельно-красильного цеха, попросил за родственника-обормота.

Сразу по зачислении на фабрику парню бесплатно выделили отдельную койку в рабочей казарме – и он съехал от теть Мани с дядь Шурой. Жаловаться Ксеньке не приходилось: светлое помещение казармы с хорошей вентиляцией и высоким потолком было опрятным и к тому же прекрасно отапливалось.

* * *

– Васенька, как же ты с мокрыми ногами всю смену? Ноги погубишь.

– Глафира, вы в своем уме, матушка? Будто у меня вольный выбор. Насосов в штольне нет – стало быть, по колено в воде.

– Господи, а зимой-то что будет?

– Что будет, то и будет, а тебе хватит причитать, – оборвал жену Василий Николаич, который в последнее время стал особенно раздражителен и зол.

И было отчего. Половину первой зарплаты выдали талонами – отовариваться только в лавке «Лензото», а уж там ломили цену – не напасешься. Нужным скарбом не обзавестись: счеты, коптильни, чертова куча гребней, цветочные горшки приисковым рабочим были вовсе ни к чему. Но другие товары распродали, а срок талонов истекал в этом месяце. Пришлось брать, что дадут. Думал поехать продать что-нибудь из ненужного в Жигалово – не тут-то было: телеги тоже предоставляла компания и за проезд драла втридорога.

А вчера управляющий вызвал жену:

– Поди на мыловарню.

– Зарплата больно грошовая, Яков Онуфриевич, – отвечала Глафира, – а мне и постираться, и сготовить, и обшиться, и дровец просушить, и так дальше.

– Слыхал, на сторону жить перебираетесь – да ведь им ползарплаты мужниной отдай, на жизнь что останется? А на мыловарне людей не хватает. А не то убирайся с приисков. Скажу управляющему, так разрешение отзовет. Здесь бабам не место.

«Обложили, как волка, со всех сторон обложили», – распалял себя Василий. Он не то что брат Ксеня – всегда сторонился смутьянов, забастовок не одобрял, не совался на демонстрации. Но теперь давала себя знать накопившаяся обида – пузырилась гневом, стремясь выплеснуться наружу.

* * *

«Товарищество мануфактур Иван Коновалов с сыном» славилось на всю Россию отлично устроенным рабочим бытом и прогрессивными нововведениями на производстве[20].

Розовощекий франт Ксенофонт Николаевич наел себе загривок, раздался в плечах, поплотнел торсом, приоделся и остепенился. Он напропалую обихаживал прядильщицу Настасью Никитишну Смирнову, точно списанную с лубочных образов статных русских красавиц. Уже подумывали о свадьбе на Красную Горку, благо «Товарищество» предоставляло работникам дома под заселение, с рассрочкой выплаты на двенадцать лет. При производстве давно были открыты бесплатные ясли, больница с родильным приютом, баня и читальня. Владелец «Товарищества», промышленник Александр Иванович Коновалов, обещался лично приехать, чтобы поздравить молодых; те ожидали богатого подарка.

И тут приключилось непредвиденное. По России вновь прокатилась смута. Забастовало сразу 300 000 рабочих – и каждый день протесты ширились. Поводом стала трагедия на Ленских приисках.

* * *

По закованному холодом городу зашныряли подстрекатели бунта – и откуда они здесь только взялись, на окраине обитаемого мира? Пропаганда пала на благодатную почву. Рабочим было на что роптать. Зиме конца-краю не видно. Люди мерли как мухи, от истощения, простуды, туберкулеза и цинги. И вдруг по баракам разнеслось: в пищевой лавке по талонам выдают протухшую конину, да еще под видом говядины! Это стало последней каплей, переполнившей чашу людского терпения.

29 февраля 1912-го рабочие забастовали – сперва на том прииске, где надрывался на тяжелой работе Василий Николаевич, потом и на остальных. Сам Василий Николаевич ходил из барака в барак, собирая подписи под петицией Центрального Стачечного комитета:

«1. Улучшить жилищные условия рабочих (холостым – одна комната на двоих, семейным – одна комната).

2. Улучшить качество продуктов питания.

3. Увеличить жалование на 30 %.

4. Запретить увольнения в зимнее время. Уволенным в летнее время должен выдаваться бесплатный проездной билет до Жигалово.

5. Установить 8-часовой рабочий день. В предпраздничные дни 7-часовой. В воскресные дни и двунадесятые праздники выходить на работу только по желанию работников, работать в эти дни не более 6 часов, заканчивать работу не позднее 1 часу дня и учитывать работу в эти дни за полтора дня.

6. Отменить штрафы.

7. Не принуждать женщин к труду.

8. К рабочим обращаться не на «ты», а на «вы».

9. Уволить 25 служащих администрации приисков по списку рабочих». Сожитель по комнате, хворый одесский босяк Роман Висляков, надоумил Чернышова:

– Василь Николаич, а весь суп намешали люди Лены Голфис[21]. Помнишь, сентябрем наскочили на «Лензоту», хотели прииски захватить? Не вышло, так теперь народ мутят, чтоб зотовские акции обрушить. А мы и слушаем их,