Там, где нас нет - Альвин Де Лорени

шагов, вжал голову в плечи и как-то кособоко, прихрамывая, попытался сбежать в переулок. Ханс подскочил к несчастному и, схватив за шкирку, разрывая тряпьё, потащил ко мне.

— Вот он, оме, чуть не убежал!

Омежка болтался в руке стражника, посиневшие от холода, в болячках, губы тряслись…

— Я… не бейте меня, господин стражник, я всё… всё сделаю… Не бейте только…

— Да отпусти ты его, Ханс, он помрёт сейчас у тебя в руках — отвечать будешь.

Я протянул руку к омежке, огладил разлохмаченные русые, давно нестриженные волосы. Без шапки… В такой-то мороз. Он в испуге отшатнулся. А кто это у нас тут? Ну-ка, ну-ка. Ба, да это тот самый. Которого альфа в какой-то деревне изнасиловал. Я вспомнил искажённое страхом лицо омежки спиной ползущего по копне сена от своего насильника. Точно он — я быстро и незаметно для пациента просканировал его поверхностную память. Как он здесь-то оказался?

— Ну. Не бойся… — поглаживая омегу по голове я транслировал ему спокойствие, — Ты где живёшь?

— Так… Где придётся…, - ответил тот настороженно, сжав на груди озябшие пальцы с обломанными ногтями с траурной каймой.

— Голодный? — спросил я, констатируя очевидное. Конечно голодный, о чём разговор.

Эх-х… Видать сама Великая Сила подсунула мне его прямо под ноги, не иначе.

— Ханс, где тут перекусить можно? Только где кормят хорошо. Я не хочу остаток дня на горшке провести, — обратился я к стражнику.

— Так это, ваша милость, вот там, на Проломной улице трактир хороший, мы там завсегда обедаем, отмечаем разное…, - откликнулся на вопрос стражник.

— Веди! А ты, как тебя зовут? — я обратился к удерживаемому Хансом омежке.

— Аделаид, оме, — прошептал тот, переставляя тощие ножки в просящих каши, обвязанных бечёвками, опорках.

— Аделаид, хм, и как же ты с таким красивым именем в этой поганой харчевне оказался, — поинтересовался я.

— Я там…, - омежка замялся, шмыгнул озябшим носом, глаза налились слезами — я там…, а хозяин объедки… даёт…

Ясно. Отсасывал он там за еду.

— А выкинули за что?

— Я за геллер договорился… А они…, - омежка разревелся в голос.

Клиентов нашёл. Обслужил, а платить они не захотели.

— Ну ладно, ладно. Ну что ты, такой большой… Сколько лет-то тебе?

— Тринадцать… — едва слышно прошептал омежка, размазывая слёзы по грязному лицу.

Как Оле!

Пришли в трактир. Тепло, чисто, с кухни сытный запах хорошей еды.

— Хозяин, руки помыть!

Подскочили два омеги в белых передничках с тазиками и полотенцами.

Аделаид неверяще тёр грязные трясущиеся ладошки белым куском мыла в тазу с тёплой водой.

Заказали горячей похлёбки, мясо, гарнир. Себе взяли пива. Омежке горячего сбитня. Он ел, несмотря на голод, аккуратно. Изредка поднимал на меня обрамлённые густыми ресницами серые глаза. Вздыхал, сопя носом пил тёплое питьё, грея озябшие ладошки о горячую кружку.

— Ты откуда родом? — задал я вопрос, хотелось узнать, где он попался тому альфе.

— Из Гингена я, ваша милость, — ответил насытившийся омега. Лицо его раскраснелось, зарумянилось, проявилась невидимая ранее миловидность. Несмелым жестом тонкой руки он откинул прядь лезущих в лицо густых волос и опять украдкой посмотрел на меня.

— Ханс, это где? — задал я вопрос хлебающему пиво стражнику.

— Да тут, ваша милость, не так чтобы совсем далеко. На побережье. Рыбаки там живут. Ну и поля есть, рожь сеют, огороды опять же, — ответил тот, вытирая пену с верхней губы, — примерно, чтобы не соврать, вегштунде с десяток будет.

— А сюда как попал? — опять обратился я к не поднимавшему глаз омежке.

— С рыбаками, ваша милость, они везли, а я… Да мне уже всё равно было…, - шептал он с полными слёз глазами, низко наклонив голову.

В общем, после изнасилования два дня у Аделаида шла кровь. А потом отец выпорол его кнутом за то, что попался на глаза проезжему знатному альфе из города. В Гингене у него, естественно, никаких перспектив не было — кто же возьмёт порченого омегу в супруги? В доме у родителей он был пятым омегой. Куда их в таком количестве пристраивать? И Аделаид решил уйти. Так, без денег, расплачиваясь задницей, Аделаид добрался до Майнау. Здесь шатался меж двор. Попрошайничал (неудачно). Вконец оголодав, попался на глаза хозяину базарной харчевни, который ему и присунул в рот в первый раз. Противно было невообразимо. Ну, а куда деваться? Раз, другой… Голод-то не тётка… А тут морозы завернули… Болеть начал… На днях побили. Сильно. Ухо вот разбили, теперь не слышит. Кто? За что? Так просто… Развлекались какие-то… Он плакал, просил… Они ржут, толкают, перепинывают друг другу, а потом, когда он уж и стоять-то не мог, обоссали… Твари… Кое как оттёрся. Когда очнулся. А одежда провоняла…

— Да мне уже всё равно, оме, сдохнуть бы скорей…, - закончил едва слышно Аделаид, осторожно мелко покашливая.

Ханс крякнул и тяжело выдохнул. Я подтолкнул к нему свою кружку пива из которой не отпил ни глотка.

Да-а… История… Опять выбор, Сила?

Ну да ладно, у Великой Силы не бывает промахов. Попался мне — значит, так тому и быть. Не обеднеем. Опять же моему Личному Слуге тоже нужен прислужник. Младший помощник вспомогательного заместителя курьера, хе-хе. Зачтётся. Зачтётся же? Да, Сила Великая?

— Аделаид… как тебя дальше? — спросил я.

— Венцлау, — ответил омежка, подобравшись.

— Аделаид Венцлау, свободный бонд (так? — омежка кивнул), согласен ли ты быть прислугой меня, оме Шварцмана? — я поддавил гипнозом, заставляя Адельку (вот и кликуха готова!) согласиться и расстаться со своим свободным статусом.

— Согласен, оме, а что делать надо? Я всё, что хотите…, - омежка вскинулся, до меня донеслось облако (целое облако!) надежды.

— Ханс, свидетелем будешь!

— Само собой, оме! — откликнулся стражник.

Аделька был отведён и пристроен в дом Хени и Дибо, отмыт, завшивленная голова была обрита начисто, тщательно осмотрен (сердобольный Элк только всплёскивал руками, осматривая этот набор костей, ушибов, синяков и обморожений), определён на жительство на диван в кабинете Вернера и ему были нарезаны задачи по всесторòнней помощи Штайну и Элку в хлопотах по дому и уходу за детьми.

* * *

— Salve pueris[49], - поздоровался я с Сиджи и Ютом.

Оба вскинулись, в эмоциях проскочила радость и их головки засинели. Ответили нестройным хором:

— Salve, dominus noster[50].

Я почувствовал себя на католической мессе:

— Это что такое! Кто вам так разрешил меня называть?

Возмущению моему не было предела. Я столько времени потратил на то, чтобы избавить симпатичных мне детишек от дряни, внедрённой в их мозги Одноглазым — и вот опять! Причём, с развитием детей как