Хорошие девочки попадают в Ад - Марина Эльденберт

— Па-ап, а ты с работы вернулся пораньше?

— Что она здесь делает? — чувствуя ворочающуюся внутри холодную ярость, произнес Лукас.

Те, кто слышали от него такие спокойные интонации, обычно пытались слиться со стенкой, но эта… женщина только пожала плечами.

— Она сбежала от своей няни, и мы рисовали.

Рисовали?! Они рисовали?!

Лукас передал Амиру подбежавшему охраннику на руки:

— Отнесите ее к себе в комнату, — произнес он. — Я сейчас подойду.

— Пап…

Он захлопнул дверь и наклонился к Ники.

— Ты ничего не слышала? Что происходит за дверью?

— Ты про вопли твоей няни-расистки?

— Я про поиски моей дочери по всему дому. Ты ничего не слышала?

Сейчас Лукас готов был вцепиться ей в горло.

— Я включила телевизор, — она кивнула на какую-то передачу, — мы не прислушивались, за дверью постоянно кто-то ходит…

Договорить она не успела: его ладонь выстрелила вперед, как змея. Он сдавил хрупкое горло, глядя в расширенные глаза:

— Еще раз приблизишься к моей дочери — я тебя уничтожу.

Глава 10

Ники

Мы с Амирой действительно забыли о времени. Я не подумала, что ее будут искать… просто потому что у меня никогда не было детей. Наверное, мне стоило подумать, что эта тупая няня поднимет тревогу, но я не подумала. Поэтому сейчас смотрела в холодные глаза убийцы: в том, что Лукас убивает легко и без малейшего сожаления, я сейчас ни капли не сомневалась.

Я вцепилась в его руку на инстинктах, испугавшись, что он сейчас на самом деле свернет мне шею. Но он разжал пальцы и тряхнул ими, как будто не за шею меня держал, а влез в какое-то дерьмо, прости Господи. Так любила говорить моя учительница в начальной школе: не про дерьмо, конечно, а финальную часть фразы.

— А давай сразу? — холодно сказала я. — Чтобы потом два раза не бегать? Я рисовала с твоей дочерью, потому что ее няне на нее насрать! Она ругала плохих русских при девочке, чья мать родилась в России, повернувшись к ней спиной. Она убежала ко мне, потому что ей некуда было пойти!

Я выплюнула все это ему в лицо, потому что когда-то этой девочкой была я. При всей любви моего отца ко мне, он много работал, его постоянно не было дома. С тех пор, как мама уехала, он замкнулся, стал холодным и отчужденным. Няни, прогулки, игрушки и путешествия — все, что он мог купить, у меня было, но он никогда не мог купить мне своего внимания. Ни-ког-да! Сейчас мне и впрямь было все равно, если Лукас меня придушит, и я тяжело дышала, во мне поднималась такая буря эмоции, сравниться с которой не мог ни один океанский ураган, способный снести целое побережье.

Но, вместо того, чтобы хоть как-то отреагировать, эта глыба льда просто повторила:

— Ты меня слышала, — развернулась и вышла.

Да чтоб тебя разморозило где-нибудь по дороге!

Я швырнула ему вслед первым, что нашла — пультом от телевизора, и он разлетелся раненой пластмассой. Увы, это не могло избавить меня от нахлынувших чувств, от ощущения сдавившего грудь одиночества, от пустоты и отчаяния, разорвавшихся внутри, как снаряд с ядом. Амира словно была моим противоядием, находясь рядом с этой светлой девочкой, я забыла обо всем.

Я словно выпала из реальности, в которую меня запихали стараниями Роба и Петровича, и которая грозила перемолоть остатки моего я в крошку. Я бы закричала, но голоса не было. Он плавился во мне вместе с битым стеклом воспоминаний — я была совсем маленькая, когда однажды мама зашла ко мне в комнату и сказала:

— Понимаешь, малыш, мне нужно уехать…

— Куда? — спросила я.

Мне в этом году исполнилось шесть, и я думала, что это временно. Как потом выяснилось, нет. Мама влюбилась в какого-то джазового певца, который собирался на заработки в Москву, потрахалась с ним, про это узнал отец. Она уехала с ним прямо перед Новым годом, сказав:

— Я пришлю тебе подарок из Москвы, Никита.

Но подарок она так и не прислала. Она звонила пару раз в год, поздравить меня с Новым годом и с днем рождения, поэтому я знала, что из Москвы они уехали сначала в Европу, а потом в Штаты. Она звонила, пока я не стала достаточно взрослой, чтобы сказать:

— Пошла ты нахуй. Ты меня променяла на свой джазовый член.

Не помню, сколько мне было тогда, тринадцать? Четырнадцать?

Я понимала, что нахрен ей не сдалась. Что она звонит просто для того, чтобы в блонотике мироздания поставить галочку «Я хорошая мать», а потом забывает обо мне до следующего звонка. Но она ни разу не пригласила меня в гости, хотя отец был не против. Он говорил мне об этом тысячу раз, что он не возражал бы, случись ей захотеть меня увидеть, но, кажется, я бы предпочла в этой истории злодеем видеть его. Потому что отцы должны запрещать матерям встречаться с детьми, а матери должны стремиться к этому всеми силами. Даже если все против них. Даже если нас разделяет чертов гребаный океан…

Но в моей истории все было иначе.

Я издала странный звук, похожий на тот, с которым кошка срыгивает шерсть, но не помогло. И я свалилась на пол, чувствуя жгучую боль в груди и сухие слезы, режущие глаза.

Лукас

— Вы уволены, — коротко произнес Лукас.

— Но… — начала было Грета.

— За расчетами можете обратиться к Эсмеральде, она ведет все дела домашнего персонала, — он говорил очевидные вещи, чтобы не схватить эту женщину за волосы и не вышвырнуть за порог дома в чем есть.

В ушах до сих пор звучали слова Ники: «Она ругала плохих русских при девочке, чья мать родилась в России…»

Мария родилась